Храм превращается в плацебо - [35]

Умные ноги привели домой. Фактически трезвого и без подарков. Заспанная чернокудрица открыла дверь, чем несказанно удивила. По моим расчётам она ещё дня два должна быть в командировке. Обнимая её, прижимая к себе, хотел жарко шепнуть в ушко: «Давай уедем из этого города? Навсегда». И осёкся, внезапно услышав: «Меня на работу зовут. В Красноярск. Потому пораньше и отпустили, чтобы решить… Поедем?».

Никогда тот мент от меня не получит бутылку.

…Въезжая под утро в подзабытый, но до тоски пропитавший поры городишко, отчего-то вспомнил это её «Поедем?». Ласковое, вопрошающее. Что же должно было произойти, чтобы это же личико перекосилось безобразной гримасой, это стройное тельце взвилось змеёй, исторгая маты и крики? После чего ледяные слова: «Я не хочу больше жить с тобой». Словно имела право решать, словно не было «Цыплёнка табака», очереди по отоварке «визиток», словно не было ничего, и этого, с надеждой, «Поедем?».

Город встретил убогой гостиницей, Союзом с теми же лицами, что и девять лет назад, ощущением – словно не уезжал. Но лукавлю, лукавлю… Я другой, и лица другие. Встречаются незнакомые, молодые. А некоторых уже никогда не встретить. Но отмечаешь, узнаёшь что-то в суете. Программа конференции настолько насыщенно-обременительна, что и перекусить некогда. И в краткий промежуток между заседаниями из здания в здание, чуть ли не умоляя, бросаемся к организаторам: «Где поблизости можно поесть?». Аморфный молодой человек, роясь в памяти, как сплевывает: «Через площадь, направо «Цыплята табака». Боже мой! Теперь я понимаю, что такое девять лет. Как я мог забыть?! Бодро указывая коллегам дорогу, щекочу себя смешком, поскольку мне потом – на вокзал, за билетами. Как когда-то, как в первый раз. Как чёрт его знает сколько лет назад. А со мной уже нет той женщины, и детей вижу от случая к случаю… Клубочек мотает свою предсказанную нить: я вваливаюсь в долгожданно открытое заведение в компании писателей, что утвердились в литературе, когда меня ещё к детскому саду близко не пускали, к которым и сам пару лет назад постеснялся бы подойти, настолько далеки они от полузабытых снисходительных местных «мэтров». Получается, что и я тоже. Я? Полусельский парнишка с умеренным запасом амбиций? Да, это я вхожу в то самое «Цыплёнок табака» наряду с именитыми и известными. Можно было и офигеть, если бы не фокус превращения храма в плацебо.

Мы вошли не в тот «Цыплёнок табака». Мы оказали в том же помещении, при том же расположении стойки с блюдами, хотя и видоизмененной до буфетной. Нас встречала неопрятная тетка, словно подачку вышвыривая на тарелках полусъедобную, побарнаульски жёсткую курицу. Исчезли в небытие радостные белые стульчики, мамы и дети на них, папаши в галстуках. За круглыми деревянными столами, накрытыми кумачовыми салфетками, изображавшими скатерть, среди давно немытых витражей сидели бомжеватого вида типчики. По одному за столиком. Перед каждым стаканчик красно-невразумительного, бережно отпиваемого мелкими глоточками. Без какой-либо закуски. Алкаши не общались друг с другом, смирно отбывая свою дозу. На первый взгляд половина из них уже была бездомной, другая – стремилась к этому.

И мне стало до щемления стыдно, что привел цвет сибирской литературы в эту, с позволения сказать, – «атмосферу». Однако голодному «цвету», кажется, было всё равно. Их обескураживало только отсутствия выбора среди салатов. Курица исчезала. Мы гуртились у единственного свободного столика с краю, насыщаясь и попутно обсуждая тяготы конференции. Коллеги сокрушались по поводу ещё предстоящего плотного графика и в чём-то завидовали мне, вполне законно сматывающемуся с мероприятий за билетами. Но, тем не менее, контрастируя с нынешними завсегдатаями, не складывалось ощущения дружелюбного общения и уюта. Попутно звонили на сотовой организаторы, поторапливая и напоминая, но мне всё больше становилось наплевать. Постепенно ускользали разговоры коллег. Откуда-то выскорлупливалась абсурдная связь между «я не хочу с тобой жить» с недобрым взглядом неряшливой тетки за буфетной стойкой. Словно моя бывшая жена оказалась виноватой в превращении милого кафе в забегаловку. Или, что более вероятно, каким-то образом это я пинал дверь настолько сильно, что вывернул реальность наизнанку. Невольно пытался уловить движение в проёме служебного входа, ожидая, что вынырнет оттуда белоснежный высокий служитель в очёчках, осыплется грязь с витражей, и под крики «Розыгрыш!» ворвутся к нам все, кого я любил. Друзья, жена, молодые, покончившие с собой поэты, дружелюбно похлопывающие по плечу мэтры, любовницы, дочь с сыном, и – пусть – даже знакомец из медвытрезвителя.

Я так был к этому готов, что когда через секунду ничего не произошло, почувствовал, что могу зажать рот и выпучить глаза, как мультяшный инопланетянин Кузнецов из детства. Поэтому, пробурчав что-то про «покурить», покачиваясь направился к выходу. И едва не заверещал, как в фильме ужасов, когда один из алкашей почти нежно придержал за рукав. Худой, небритый, в толстых линзах, он прошептал: «Мужичок, дай сколько не жалко, а?». От отвращения я дёрнул рукой, вырываясь. Даже хотел сказать что-то обидное. Возможно, дать по морде. Возможно, получить. Уже не важно.