Храм превращается в плацебо - [22]

А тут и она в смешных оранжевых перчатках, с лейкой, с косынкой на голове вышагивает от грядок.

– Свет! Спасибо! Вы нашли мою фотку!

– Какую?

– Высоцкого!

– Ты о чём? Не поняла.

– Да вот у тебя в окне торчит!

– Так это моя. У меня такая же, как у тебя, есть.

– Ну, там же подпись стоит! – догадался, а то уже и сам себя за идиота начал считать.

– Ах, ты не веришь?! – лейка под ногами, руки в резиновых перчатках – в бок. – Ну иди, смотри внимательно. Нет там никакой подписи.

Прошёл в ограду, не отрывая глаз от прямоугольника с изображением Высоцкого. Вблизи уже, у рамы – впился. Уголок фотографии аккуратно обрезан. А артист на ней улыбается уже не загадочно, а ехидно: мол, слабо тебе, Жэка? Попробуй – докажи!

– Вас обокрали, а я крайняя, да? Да это те пацаны с речки, наверное! Чужие. Не подходи ко мне больше! Понял?

…Итак, утром дойду до Енохи, попрошу велосипед. Потом буду ждать вечера. Может быть, к сестре съезжу. А пока спать! Спать и не вспоминать больше тех почти незнакомых пацанов. Я – сумасшедший. Мне только показалось, что я их видел когда-то на общешкольных соревнованиях, болеющих за женскую волейбольную команду шестой школы. Тогда почему, если из одной школы, они не поздоровались со Светой на речке? Почему она сделала вид, что их не знает?

…У сестры сидел как на иголках. Старше меня на двенадцать лет, она недавно вышла замуж и жила теперь на окраине, в частном секторе, водилась с крохотной дочуркой и пекла вкусные сладкие пироги. Не то, что мама, у которой вечно то подгорит, то сахара столько, что в рот не возьмёшь. Возможно, увлёкся поеданием, потому как едва не опоздал на автобус. Задержался-то минут на десять, запыхавшийся от бега – жал кнопку звонка, но никто не открывал. Еноха, сволочь, уже куда-то смотался. А ведь говорил же ему утром, что мне важно. Очень-очень важно одолжить у него на пару часов велосипед. Вот что теперь делать? Вот тебе и «продумал всё до мелочей…»

Побрёл наугад по городу, опустив руки, сжавшись, словно ударили в «солнышко» и ещё не отошло. Ненавистные стрелки часов давно перевалили за девять. На последний автобус до дачи – до автовокзала не дойти уже, поздно. Пешком до посёлка – и говорить нечего! Отчим придёт с работы около двенадцати… У кого же ещё из наших есть велосипед? Перебрал на память всех одноклассников, кто что говорил, кто хвалился. Отбросил Влада, вернулся. Нет, только не Влад…

С ним лишний раз лучше не связываться. Ехидный, болтливый, всегда готовый поднять на смех. Талант – найти больную точку, конопатость, скажем, и подразнивать, капать на нервы. Дрались даже. Давно, правда. Но после – вообще старались друг друга не замечать. А кто-то – Еноха тот же! – на первомайские сказал, что с Владом катафотками обменялся…

Ноги привели сами. Пару лет назад был на дне рождения, вспомнил квартиру. Звонка не было, постучал.

– Знаешь, Жэка, велосипеда я тебе не дам, – с какими-то знакомыми киношными интонациями, но непривычно серьёзно, выслушав мой сбивчивый рассказ, Влад вынес вердикт. – Какой с тебя партизан? Твои конопушки за два километра видно. Точняк – опознают и предкам заложат. Сам поеду. Адрес скажи?

– Нет. Влад. Тут… самому мне надо. Дай велосипед. Просто – дай. Через полтора часа – верну.

– Да и чёрт с тобой, – Влад отмахнулся, словно я был не больше назойливого воробья. – Бери. Змий Упрямыч.

Никогда ещё я так быстро не работал педалями. Часы показывали без четверти десять.

…Нигде я такого больше не видел. Пожалуй, только в кино и хронике про рабочие забастовки первой революции. Толпа надвигается. Стихийно, лавиной. Людей жмёт друг к другу, исчезает меж ними пространство – стеной. И тут оружейные залпы жандармов – и люди врассыпную, отхлынули. И когда я смотрел по телеку про «кровавое воскресенье» и прочие, то невольно возвращался к крошечной своей памяти, не узнавая. Ведь всё было не так!

Самое первое, что я помню в своей жизни – лицо сестры, огромное, склонившее, чуточку страшное, потому что серьёзное. Ей почти пятнадцать, но для меня – взрослый человек, которого надо слушаться. «Опять упал!» – охнула, поднимая меня и укладывая в кроватку. Но я не чувствовал боли. Я спал. И этот миг – встревоженное лицо сестры как бы часть сновидений. Затем – именно воспоминания. Не обрывки ощущений, не связанные меж собой картинки, а логичная цепь. Утром сестра вернувшейся с ночного дежурстве маме рассказывает, что я опять ночью падал. Мама посылает её к соседу дяде Диме спросить струганную доску. А вечером доска, втиснутая меж дужек кровати, отгораживает меня от пола.

Дальше – вновь логика отступает. Я не помню свой трехколёсный детский велосипед – только по фотографиям представляю. Но помню приближение земли к лицу: чётко, покадрово. Кровь на пожелтевшей траве. Разбил лоб и нос. Велосипед просто разломился. Сам по себе. Дядя Дима его сварил аппаратом, но я всё равно больше к нему не подходил – предатель. В зеркале – у меня на лбу короста. Если её чуточку отковырять, то щиплет. С ней я не похож на других людей. Я – урод. А мне говорят, что – нарядный. Мы идём в городской клуб. Там скучно. Какой-то дядька играет на гитаре. Голос неприятный, грубый. О чём поёт – непонятно. А потом вдруг становится смешно, потому что дядька запел весёлую песню про попугая и жирафа.