Хозяйка замка Ёдо - [107]

Речь Кацумото Катагири была встречена гробовым молчанием. В тот момент Тятя его возненавидела. Этот человек прикрывался благом Хидэёри, а на самом деле думал лишь о собственной безопасности. Если войне суждено разгореться — пусть разгорится! Она, Тятя, безоглядно верит в своего сына. Сейчас, когда он стал взрослым воином, верные вассалы дома Тоётоми воспрянут духом, сплотятся вокруг него, и, быть может, их численность превзойдёт даже самые смелые ожидания!

— Да рассудят нас боги, — холодно произнесла Тятя. — Обратимся за советом к прорицателю Рюгаку Сираи.

— Прекрасно, — невозмутимо кивнул Кацумото Катагири, — я немедленно отдам необходимые распоряжения.

Новое совещание было назначено на следующий день, на тот же час. Тятя ожидала, что на нём будет присутствовать сам Рюгаку Сираи, но он не появился. Божественную волю, изъявленную в процессе обряда укэй[130], огласил Кацумото Катагири. Жрец-прорицатель, по его словам, два раза задал богам вопрос, надлежит ли господину Хидэёри отправиться в Киото, и два раза боги выразили своё одобрение. Тятя была вне себя от возмущения. Кого Катагири надеется обмануть?! Она уже приготовилась обвинить его в подлоге, но не успела — слово взял Хидэёри:

— Боги сочли мою поездку в Киото благом, кроме того, его высокопревосходительство Иэясу — родной отец моего тестя, его высокопревосходительства Хидэтады, а посему сыновний долг велит мне проявлять почтительность к нему, и, если я откликнусь на приглашение, честь дома Тоётоми не пострадает.

Тятя не верила своим ушам. Невозможно, просто немыслимо, чтобы подобные речи прозвучали из уст её сына! Перед внутренним взором на мгновение встал образ Сэн-химэ, которую она уже давно не видела. Уж не жёнушка ли внушила Хидэёри понятие о сыновнем долге перед Иэясу? Эта девчонка, до сих пор остававшаяся в её глазах простой заложницей, внезапно превратилась в угрозу номер один. Теперь это была уже не пленница, отданная на её милость, а остриё меча, направленное прямо ей в сердце.

И между тем Хидэёри был прав: Иэясу действительно приходился отцом его тестю. Как с этим поспоришь?

— Коли молодой господин желает отправиться в Киото, нам остаётся лишь молча принять его решение, — медленно проговорила Тятя, вложив в эти слова, адресованные любимому сыну, весь свой яростный протест.

От её внимания не ускользнул вздох облегчения, прокатившийся по залу собраний, где всё это время царила напряжённая атмосфера ожидания.

Приготовления к путешествию начались безотлагательно. Киёмасе Като, Нагамасе Асано, Масанори Фукусиме и Кацумото Катагири была поручена охрана наследника тайко.

Двадцать седьмого числа Хидэёри в сопровождении трёх сотен самураев покинул Осаку и пустился в плавание по Ёдогаве. В Ёдо его встретили два внука Иэясу, десяти и двенадцати лет, и два высокопоставленных воина бакуфу — Сандзаэмон Икэда и Като, правитель Хиго, с эскортом. Путь из Ёдо до Киото Хидэёри предстояло проделать в открытом паланкине. Его свиту составила сотня конных самураев; даймё Киёмаса Като и Нагамаса Асано скакали по правую и по левую руку от него.

Со дня отъезда сына в столицу и до его благополучного возвращения в Осаку дама Ёдо места себе не находила от беспокойства. Она потребовала, чтобы на время отсутствия Хидэёри Сэн-химэ переселилась в её покои — Тятю преследовала мысль о том, что невестка может сбежать из замка. Она твёрдо решила заколоть внучку Иэясу собственным кинжалом, если с её сыном что-нибудь случится во время путешествия. Но в киотоской резиденции Иэясу, куда Хидэёри ступил на следующее утро после отплытия из Осаки, с ним ничего худого не произошло. Он побеседовал с отцом сёгуна и Госпожой из Северных покоев, вдовой покойного тайко, и пустился в обратный путь. В Фусими взошёл на корабль и по Ёдогаве прибыл в Осакский замок к середине часа Обезьяны[131] того же дня.

Узнав о возвращении сына, Тятя отослала Сэн-химэ, которая безропотно провела эти два дня под её бдительным надзором в соседних покоях, отделённых от опочивальни свекрови лишь тонкими фусума. Компанию юной заложнице составили несколько придворных дам. Сэн-химэ вела себя так, будто ничего особенного не случилось. Время от времени за фусума раздавались переливы звонкого смеха, и Тятя вздрагивала — до того он был похож на смех Когоо. Сэн-химэ, судя по всему, воспринимала любые жизненные обстоятельства с беспечностью, которая была присуща и её матери до трагической гибели Ёкуро Садзи. Но в отличие от Когоо, обделённой природой в плане внешности, её дочь блистала редкой красотой.

Сидя у энгавы и слушая беззаботный смех невестки, Тятя чувствовала горький привкус поражения. Внучка Иэясу, в которой она с самого начала видела только заложницу, почему-то отказывалась вести себя как пленница — хорошенькое личико не омрачала тень печали, голосок звучал бодро, смех был до неприличия радостным и непринуждённым. Однажды Тятя не выдержала и заглянула в соседние покои — ей было любопытно узнать причину столь бурного веселья. Но едва лишь она раздвинула фусума, как смех смолк и Сэн-химэ обратила к ней серьёзное бесстрастное лицо.