Весеннее время в Токио… Всего прекрасней здесь цветение прославленной вишни-сакуры, воспетой в японской поэзии и щедро отображенной в живописи разных эпох. Цветы сакуры, появляющиеся на голых чернеющих ветвях, — простые и махровые, самых различных оттенков. Нет, кажется, живописнее картины, чем кроны этих дивных деревьев.
«Сакура видна по цветам», и толпы зачарованных людей часами любуются прелестью весеннего дня, когда на ветвях, напоминающих гнутую проволоку, распускаются нежнейшие лепестки, образующие белое или розоватое облако цветения. И каждый японский дом украшается в это время прекрасными ветвями сакуры, эфирные ее лепестки преподносятся друзьям и любимым… У сакуры своя образность и собственный свой язык. Поклонение это цветам отозвалось в особом понятии «кансё», означающем «взирать», «всматриваться», «не сводить глаз». Не сводить глаз и видеть прекрасное, ощутить нежность весны. Здесь, как у художественного полотна, нужно отступить на несколько шагов от предмета любования, чтобы увидеть его пропорции, охватить глазом всю раму живого творения. И не для избранных, а для всех, невзирая на возраст и общественные позиции, сакура едина и для каждого особенна.
Принята в Японии и «ёдзакура» — «любование сакурой вечером», когда цветение декоративной вишни становится неповторимым зрелищем при специальном освещении в традиционном японском парке, где собираются друзья, которых сближают эстетические стремления, творческие интересы и мировосприятие.
С японскими писателями мы встретились в небольшом токийском саду в то время, когда цветущие ветви декоративной вишни приобретают захватывающее своеобразие и люди не просто восхищаются творением природы, но стремятся поглубже заглянуть в себя, осмыслить сопричастность жизни других, судьбе народа, родной земле. Особенно это существенно для писателя, которому нужно постоянно прислушиваться к внутреннему голосу и стремиться выразить разнополюсные позиции в своих произведениях. Ощущения эти как бы переносят тревоги социального смысла в глубину сознания художника. И чем выше ответственность писателя, тем большей проникновенности она требует. Иначе труд его утрачивает истинность, не вызывает доверия.
Среди участников писательской встречи был Ясуси Иноуэ, крупнейший художник слова современной Японии, известный нашему читателю по книге «Сны о России» и новелле «Охотничье ружье».
Ясуси Иноуэ, с которым мы были знакомы многие годы, казалось, почти не изменился. И если бы я не знал его возраста, едва ли мог подумать, что ему теперь уже за семьдесят. Невысокого роста, сухощавый, с неторопливыми движениями, он производил впечатление человека сдержанного, твердо установившегося образа жизни. В беседе это внимательный слушатель, но крайне скупой на слова. Проницательному человеку принадлежит меткое наблюдение: тот, кто не умеет молчать, редко умеет хорошо говорить. Молчанием не только можно многое высказать, но и многое сделать. Разве молчание не бывает порой выразительнее всяких речей? Но у Ясуси Иноуэ всегда есть и что сказать…
В памяти сохранилась наша последняя встреча в доме писателя, который, помнится, нелегко было мне разыскать в нескончаемых токийских лабиринтах. В прошлом названия в этом городе, когда он еще вольготно ширился по горизонтали, давались не столько улицам, сколько домам. Значение имели дома, их владельцы, их обитатели. В этом тоже был свой смысл. С ростом же города эта традиция породила многочисленные сложности с установлением адресов, в отыскании места жительства.
Волею случая мне посчастливилось провести целый вечер с Ясуси Иноуэ в тот час, когда человек не в пути и не в бесконечной суетности, а дома, у своего очага. В традиционном японском жилище с особенным его устройством, экзотическим, на взгляд европейца, интерьером. И все же чем внимательнее я вглядывался во внутреннее устройство жилища, отдельные предметы и неброско расположенные миниатюры, тем более утверждался в простой мысли: здесь само первоначало и человека и его города.
Признаться, дом писателя на первый взгляд производил впечатление полупустого помещения. Ни столов, ни стульев, ни громоздких диванов. Никаких неуклюжих вещей, которых обычно множество в наших квартирах. Ничего ненужного, неоправданного. И меня все навязчивее преследовала мысль: где же смертельная схватка «вещей и душ»? Невольно возникали сопоставления. Одна из характеристик существования человека в западном обществе — испытание вещами, усложненным бытием, непомерным накопительством. Материальное стяжательство и неистовое властолюбие люди пытаются там воспринимать и выдавать за воплощение прогресса и просвещения.
Пространство — одна из добродетелей японской архитектуры. Ощущение объемности, свободного, неограниченного строгими рамками простора, хотя речь может идти даже о малых масштабах, миниатюрах. Взгляд этот применителен и к условиям очага, образу жизни, в неменьшей мере он действителен и в отношении принципов искусства.
Сознанием устойчивости собственной сущности писателя, смею заметить, показалась мне самая просторная комната в его доме. Как я понял, она служит кабинетом и одновременно гостиной. Здесь сосредоточены главные книжные богатства Ясуси Иноуэ. Три сплошные стены — от пола до потолка — уставлены плотными рядами книг, заключенных в футляры, специальные переплеты, обрамленные цветными шнурами, лентами. Книги тщательно подобраны, расставлены тематически, снабжены указателями. Само по себе собрание это для книголюба, думалось мне, — ненаглядное зрелище. Огромный и увлекательный мир… И долгий, неустанный труд художника, ценителя и собирателя сокровищ словесного искусства. Захватывающая эта картина, которая по-своему отображает художественную традицию, национальную самобытность — категорию, исторически изменяющуюся и зримую даже в заглавиях выстроившихся здесь фолиантов.
