Хозяйка сердца - [22]

— У меня есть штатив от допотопной камеры. — Джон уже был в проеме окна. — Я на всякий случай притащил его сюда.

Он протянул ей треножник, который Одри нетерпеливо выхватила. Понимал ли Джон то, что делает? Ведь он не только принес ей необходимую вещь, но за два последних дня продемонстрировал свое уважение к профессии фотохудожника и пробудил в ней, Одри, творческий азарт. Потом, когда выдастся свободная минутка, она попытается понять, каким образом Джону это удалось.

— Джон, — коснулась она его руки. — Спасибо, что притащили меня сюда, дали возможность все это увидеть.

— Я всего лишь исправно исполняю обязанности гида и помощника. — Он понимающе улыбнулся: — Ведь, как ни крути, я на подхвате у профессионального фотографа. А теперь забудьте обо мне. Принимайтесь за работу.

Он сел на плоскую поверхность крыши, прислонившись спиной к слуховому окну; одну ногу вытянул перед собой, а другую — для устойчивости — подтянул к груди и принялся откупоривать бутылку.

И Одри полностью забыла о его присутствии, увлеченная лишь камерой и кадрами, которые, у нее не было сомнений, принесут ей признание ценителей и мастеров художественной фотографии. Сделав несколько снимков со штатива, она в поисках лучшего ракурса легла ничком на краю крыши, не задумываясь об опасности падения. Нужно как-то закрепить камеру, на каком-нибудь кронштейне, чтобы сделать снимки с большой экспозицией. И где лучшая точка съемки?.. То ли здесь, у карниза… то ли там, на коньке крыши?

Наконец все было сделано. Она открыла шторку затвора и осторожно отползла назад. Теперь лунному свету оставалось произвести свое волшебное воздействие на эмульсию.

— Вот, выпейте вина. — Джон протянул ей стакан, когда Одри добралась до слухового окна. — Заслужили.

Устало улыбнувшись, она взяла запотевший холодный стакан и уселась поудобнее.

— За нашего ночного «Буревестника», — предложил Джон тост.

— И за моего великолепного помощника, — добавила Одри с искренней благодарностью.

Джон признательно улыбнулся. Они чокнулись, и легкий хрустальный звон нарушил тишину лунной ночи.

Несколько минут прошло в молчании. Одри пребывала в состоянии эйфории. Фотографии должны получиться изумительные. Она верила в успех, не сомневаясь, что волшебство этой ночи убережет ее от неудачи. Спасибо Джону, что привел ее сюда.

Одри улыбнулась, вспомнив, с какой подозрительностью встретила его на пороге, как испугалась предложения подняться наверх. И вообще вела себя, словно жеманная старшеклассница, которая, придя на футбольный матч, уверена, что все игроки только и думают, как бы забраться ей под юбку. Она рассмеялась. Господи, нельзя же быть ханжой и видеть во всем подвох.

Джон лениво повернул голову.

— Что вас так рассмешило?

Она прищурилась, рассматривая рубиновую жидкость в стакане.

— Я почему-то вообразила, что вы тащите меня сюда с намерением обольстить.

— Да? — усмехнулся он в ответ. — Что ж, это никогда не поздно. Кровать рядом, за окном. Какую вы ставите в фотокамере выдержку?

— Пять-десять секунд, — фыркнула она. — А вы хотите, чтобы я поставила на полчаса?

Он коснулся ее коленей своими.

— На полчаса и еще минутку. Чтобы раздеть вас.

— Ну ладно, хватит, — вздохнула она, желая положить конец скользкому разговору.

Они опять погрузились в блаженное молчание. Наверное, оба слушали дыхание друг друга. Оно перемежалось с тихими вздохами прибоя, накаты которого подчинялись каким- то неведомым лунным ритмам.

— Я любил забираться сюда, еще когда был мальчишкой, — заговорил наконец Джон. — Когда я буквально сходил с ума от сложностей жизни, стоило залезть на крышу — и приходило успокоение.

Одри удивленно посмотрела на него.

— То есть вы еще ребенком жили в этом коттедже? — А ей-то казалось, что он всегда жил в гостинице, вместе с остальными Олтманами.

— Да, с детства, — тихо отозвался он. — Мой отец умер, когда мне не исполнилось и семи. Скончался, полностью разорившись. Мать решила, что близкие родственники отца должны позаботиться о нас. Она сказала, что я — Олтман и должен расти в Сент-Вудбайне.

— И они приняли вас?

— Конечно. — Он постукивал по колену пустым стаканом. — Дядя Марк был очень благородным человеком, добрым и отзывчивым.

Одри попыталась припомнить старого мистера Олтмана, но не смогла. В поле зрения двенадцатилетней девочки люди его возраста не попадали.

Отпив глоток вина, она рассеянно спросила:

— И что же было дальше?

— На восемнадцатилетие дядя подарил мне двадцать пять тысяч долларов. Он считал, что дети не должны страдать из-за промахов своих отцов. Дядя Марк выразил надежду, что я сумею достойно распорядиться деньгами, скажем, потратив их на оплату учебы в колледже.

— Что вы и сделали?

— Ни в коем случае, — засмеялся Джон. Он налил себе вина и отпил пару глотков. — Я вложил их в фармацевтическую компанию, о которой прочитал в каком-то солидном журнале. У меня хватило ума понять, что она будет развиваться, и я не обманулся. Через пару лет я разбогател настолько, что смог купить матери дом в Вирджинии. Когда мне минуло двадцать, я наконец нашел время, чтобы посещать колледж. В двадцать три вернулся в Сент-Вудбайн и стал партнером кузенов. И с тех пор я здесь что-то из себя представляю.