Хозяин пепелища - [16]

— Ну и что?

— Ну и ничего… посидел и ушел.

Наступал вечер. Переулок медленно погружался в темноту. Раккха долго еще сидел неподвижно на том же месте, где застал его старый Гани. Потом встал и, дойдя до лавки на углу переулка, грузно уселся на каменном выступе. Сидя здесь, он обычно подзывал к себе проходивших мимо знакомых или соседей, завязывал с ними разговор, долго объяснял им приемы вольной борьбы и способы лечения от различных болезней. Однако сегодня Раккха не замечал прохожих; долго и сбивчиво, нарочито громко рассказывал он Лаччхе, как лет пятнадцать назад они с женою совершили паломничество к святым местам…

Простившись с Лаччхой, Раккха снова прошел в переулок. Здесь, в своих владениях, как он называл пепелище, он увидел чью-то буйволицу; он кинулся к пепелищу и, схватив обломок кирпича, бросил его в неповоротливое животное.

— Пошла отсюда, подлая!

Буйволица метнулась в сторону, а Раккха уселся в дверном проеме на пороге пепелища, где недавно скорбно рыдал старый Гани. Темный переулок уже спал. Кругом царило сонное безмолвие. Только чуть слышно журчала вода в арыке, и из развалин доносился неумолчный скрип сверчков: чи-чи-чи… чир-чир-чир-ирр… ри-ри-ри-чирр…

Из темноты бесшумно вынырнула ворона и уселась на дверную перекладину над головой Раккхи. Сверху посыпалась легкая пыль. Улегшаяся в углу пепелища бездомная собака зарычала спросонья и лениво, с подвываньем залаяла: гав-ау-ау! гав!.. Ворона недоуменно повела головой и, взмахнув крыльями, скрылась в темной вершине смоковницы. Собака поднялась, потянулась, вышла из своего угла и, увидев в дверном проеме Раккху, начала на него лаять.

— Цыц! — послышался грубый окрик. — Пошла отсюда, тварь!

Но собака шагнула ближе и продолжала с подвываньем лаять на темную фигуру: Гав-ау-ау! Гав-ау-ау!

— Цыц, подлая! Убью!

— Гав-ау-ау! Гав-ау-ау! Гав-ау-ау…

Раккха злобно швырнул в животное обломком кирпича. Увернувшись, собака залаяла еще громче. Раккха смачно выругался, поднялся и, медленно дойдя до колодца, улегся на его выложенной камнем площадке, еще хранившей дневное тепло. Собака последовала за ним и, став напротив колодца, еще долго обиженно тявкала. Когда в переулке затихли шаги последних прохожих, она замолчала, настороженно осмотрелась по сторонам и не спеша вернулась в свой угол на пепелище, откуда еще долго доносилось ее сердитое ворчанье.

_____

Иск о возмещении убытков

Завидев клубы пыли над крышами дальних домишек, Судха Синх хлестнул лошадь, хотя четвертое место в тонге еще оставалось незанятым: надо было покинуть остановку до прихода автобуса, чтобы не лишиться своих трех пассажиров.

С наступлением жары дела Судха Синха стали совсем плохи. Люди теперь выходили из дому только по самым неотложным делам, и пассажиров приходилось искать днем с огнем, а жестокая конкуренция с муниципальным автобусом заставляла его гонять лошадь под палящим солнцем почти задаром. Хотя путь от вокзала до центра города был не близкий — почти две мили, — владельцы тонг могли брать лишь по пять пайс с седока — ровно столько, сколько стоил билет на автобус. Таким образом, за один конец можно было заработать в лучшем случае двадцать пайс. А нередко случалось гнать лошадь даже и за десять пайс.

Вот и сегодня, сделав с утра три конца туда да три обратно, Судха Синх набрал немногим больше рупии.

— Но, но, милая! Шевелись! — Судха Синх привстал и для острастки взмахнул вожжами.

Пока тонга катилась через поселок дхоби[24], он не терял надежды, что найдет еще одного седока. Но пыльная улица была пуста; только в тени сидели две-три старухи и клевали носом. Проехав поселок, Судха Синх ослабил вожжи и, чтобы уравновесить тонгу, пересел с передка на оглоблю.

Сзади послышалось грозное урчанье автобуса.

— Ох уж эти извозчики! — капризно пожаловалась дама на заднем сиденье. — Когда деньги берут, обещают за пять минут довезти, а стоит выехать — сразу все забывают. Мы бы автобус подождали! Ведь не на прогулку едем, а по делам…

Не поворачивая головы, словно все это его не касалось, Судха Синх передвинулся еще немного вперед и хлестнул вожжами лошадку, лениво трусившую по пыльной дороге.

— Шевелись, родная! Пулей лети, а то вон госпожа уже сердится! Покажи-ка свою прыть! Но-о-о!

Но ни понукания, ни вожжи не оказывали желаемого действия. Лошаденка не прибавила шагу, она только помахивала головой, сгоняя мух, усевшихся ей на морду.

Отчаянно сигналя, из-за поворота выскочил автобус и, обогнав тонгу, окутал ее плотным облаком пыли.

— Ну, видал? — опять раздался сердитый голос дамы. — А ты божился и клялся, что доставишь нас раньше автобуса.

Судха Синх, не отвечая, принялся стегать вожжами по костлявой спине лошади, но та, словно не чувствуя ударов, бежала все той же неторопливой рысцой.

Конечно, две мили не такое уж большое расстояние: с утра или перед заходом солнца его можно одолеть шутя, но сейчас солнце стояло в самом зените, и даже высокие здания почти не отбрасывали тени. Асфальт плавился, а за тонгой Судха Синха тянулась ровная неглубокая колея, а от каменных стен домов несло сухим жаром. И у Судха Синха пугливо мелькнула мысль: «А ведь это только начало жарких дней… Что же дальше-то будет?»