Хозяин картотеки - [2]

II

Прошло полтора месяца, и все еще никакого ответа. Притом что поначалу досье приходили буквально через несколько дней, тут почта срабатывала, как и раньше, четко. Нужно сказать, что за счет введения новой услуги — первоочередной доставки — все прочее замедлилось: того и жди проволочек, а ведь цены подняли. Каждое утро до работы я открываю почтовый ящик все более нетерпеливо и лихорадочно, но там одни пустяковые письма, поскольку самое важное приходит на служебный адрес, где почту разбирает секретарша. Еще в ящике лежит газета, где сотрудничает мой приятель Антуан. Он-то получил свое досье уже давно и поторопился рассказать о нем в газетных передовицах.

* * *

С течением времени и по мере продвижения каждого по служебной лестнице наша группа распалась. Одни жили теперь за границей — в Берлине, Париже, Лондоне, Нью-Йорке, другие здесь, в провинции. Стремление к борьбе выдохлось, растворившись в реализме или оппортунизме восьмидесятых годов, но вдруг разразился этот самый скандал, явившийся, так сказать, косвенным следствием другой сенсационной истории, потрясшей всю страну на уровне правительства. Тогда выяснилось, что Государство с помощью Министерств обороны и юстиции организовало систему слежки и сбора данных не только в экстремистских кругах (мы считались их активистами или вождями), но даже в среде членов определенных, вполне официальных, левых партий, заседающих в парламенте, подписчиков коммунистических изданий, борцов с ядерной угрозой или пацифистов, членов Международной амнистии, представителей языковых меньшинств, требующих независимости, и даже, в некоторых кантонах, женщин, сделавших аборт. Словом, тяжелый федеральный бред.

Те из нас, кто остался в стране, начали собираться и обсуждать все это. История внезапно приобрела оттенок героизма, наконец нам нашлось дело по плечу, некоторые рвались в бой, стремясь прежде всего продемонстрировать, сколь высок в новых обстоятельствах престиж борца и как важно, что благодаря ему они удостоились больших постов в средствах массовой информации, государственных учреждениях или университетах. Надо сказать, другим сразу же не понравилось, что я работаю в частном секторе, и еще меньше, что получаю хорошее жалованье и солидные надбавки. В их глазах, моя склонность к информатике и техническим наукам отдавала американизмом; тут же возникли подозрения: если я не интересуюсь своим делом в секретном архиве, если так настойчиво отговариваю других туда обращаться, приводя один предлог глупее другого, значит, я боюсь собственного, пардон, нашего общего прошлого, стыжусь его и опасаюсь, что буду скомпрометирован и моя карьера пострадает. Им никогда не нравился мой пуризм и нежелание выставлять себя напоказ. Но недаром же я внук пастора. Это пришло мне в голову только с возрастом, ну какой-то атавизм, что же теперь делать. Но я никому об этом не говорил. За рассуждения о наследственности я был бы немедленно и окончательно предан анафеме. Врожденное? Приобретенное? Я, что, издеваюсь? Еще одно доказательство моего отступничества или даже измены.

* * *

Заказное письмо, прибывшее в середине дня, попало ко мне из рук Коринны. Я только вернулся с делового обеда, с которым постарался разделаться как можно быстрее, контракт с этими клиентами заключен надолго, нет смысла особенно с ними возиться, к тому же все понимают необходимость здорового питания, порция горячего козьего сыра на горке салата, без десерта, — вот и все, за столом не засидишься. Коринна протянула мне конверт из серой вторичной бумаги со штампом Министерства общественных дел; она еще не успела отдышаться: ей пришлось сделать большой крюк, и теперь она опаздывала на встречу в Старом городе; но ведь я ждал этого письма так долго — правда, милый, несколько недель? — поэтому она хотела доставить мне удовольствие и принести письмо как можно скорее; ни она, ни я не удивились тому, что конверт совсем тоненький. Скорее всего, мое дело пошлют отдельной бандеролью, там будет все, что скопилось за пятнадцать лет: подозрения, результаты слежки, слухи, предположения, догадки и ложные следы, сомнительные знакомства, подтвержденные связи, мои слова, переданные точно или искаженные, все, что я когда-либо писал, словом, потянет кило на пять, не меньше. Мне хотелось бы открыть конверт в одиночестве, неприятно, когда кто-то вмешивается в твою переписку и личную жизнь, даже Коринна, но я видел, как она возбуждена, как ее распирает торжествующая радость. Наконец-то все увидят, кто действительно боролся, кто играл важную роль, кто был подлинным врагом Государства; мои славные дела в описании Администрации просто затмят прочих, начиная с мелкой канцелярской крысы — типа, который с притворно скромным видом уже несколько месяцев ходит по редакциям, набивая цену трем кило посвященных ему документов и пытаясь от собрания к собранию, от статьи к коллоквиуму воздвигнуть памятник самому себе; он и книгу в конце концов сотворит, если его не остановить. Подумаешь, три кило!

Текст письма, также на вторичной бумаге, состоял из трех строчек. Ведомство имеет удовольствие сообщить, что в Центральной картотеке не содержится никаких сведений на мой счет, и просит принять уверения в совершеннейшем почтении.