Хозяин «Галеон-Хауса» - [16]

Вот почему он все еще оставался здесь, почему отменил свой рейс и принял радушное приглашение Лео погостить так долго, как пожелает. Он должен знать, что это. Из-за Андреа. В какой степени она вовлечена во все это? В опасности ли она? И если да — может ли он уберечь ее?

Он должен знать — поэтому должен остаться. Решительно, так.

Глава 4

Для Саймона все в «Галеон-Хаусе» было захватывающе интересно. Но больше всего его очаровала длинная галерея с портретами предков, где Мадам приняла его в день прибытия.

Тревейны, чувствуя, что настанет день и они передадут право собственности наследникам, стремились оставить им и частицу себя. За четыре столетия — от дней ранних Тюдоров до настоящего времени — все портреты висели в галерее. Улыбающиеся, хмурые, равнодушные лица… За малым исключением, все красивые и неоспоримо выдающиеся люди.

Здесь был и Тревейн эпохи «Армады», тоже Саймон, поразительно похожий на Лео, рыжеволосый, бородатый, с такими же вкрадчивыми и непостижимыми глазами. Впрочем, у них у всех были такие глаза. И у самого Саймона тоже, несмотря на то что он был Черным Тревейном.

Был и капитан Джереми, пират, более худой, чем остальные мужчины, жестче и жилистее. Опасный человек, безжалостный, но не безрассудный. Ничего удивительного, что он так много сделал для благосостояния семьи.

Затем портрет еще одного Лео, последнего из предков, с которым Андреа, Лео и он сам могли бы обнаружить сходство. Самодовольный Тревейн… Возможно, у него была причина быть таким удовлетворенным — он жил в первой половине девятнадцатого столетия, когда Англия была богатой и приятной страной.

Саймон заметил, что все художники уделяли особое внимание волосам и бородам своих клиентов, очевидно, предмету гордости их обладателей. Даже когда в моду вошли парики, Тревейны предпочитали не прятать под ними свои рыжевато-каштановые шевелюры.

От мужчин Саймон перешел к женским портретам. Большинство из изображенных на них женщин были по рождению Тревейн, как и все мужчины, за которых они выходили замуж. Но даже если и принадлежали к другим семействам, все имели сходство, так что под конец Саймон с трудом различал их. Как и их мужья, они, казалось, хранили тайну. Ту же самую? Нет, он так бы не сказал.

Портрет молодой Мадам заставил Саймона затаить дыхание. Такая же гордая и царственная, как и сейчас, но в расцвете молодости и красоты, и еще чего-то, что украли годы… Скорее всего, уверенность в силе, которую давала ей красота. Лицо женщины, которая завладевала сердцами мужчин и безжалостно топтала их прелестными ножками…

Здесь была и Симонетта, француженка, на которой женился его дед, прежде чем отплыть в Новую Зеландию и основать там ветвь Черных Тревейнов. Черные как вороново крыло волосы, большие темные глаза. Да, неудивительно, что ее, как сказал Лео, считали чужой. В любом смысле — чужая. Нежная, добрая, ласковая, аристократичная — она была не такой, как все Тревейны. В первый раз Саймон увидел ее и понял, почему его дед покинул Сент-Финбар. Наверное, он хотел, чтобы его невеста осталась такой, какой была, вместо того чтобы заставлять ее изменить привычки и характер в угоду традициям семьи, в которую она вошла.

К своему удивлению, Саймон не обнаружил в галерее портрета матери Андреа. Он безуспешно попытался вспомнить имя девушки, на которой был женат Эймис. И рассердился: эта ветвь фамильного древа оказалась единственной, которую он не знал. Надо будет спросить Лео как-нибудь… или Андреа.

Однажды утром, снова гуляя по галерее, Саймон вдруг понял, что пустое место на стене между двумя портретами на самом деле дверь. Лео предоставил ему полную свободу в осмотре всего дома, так что Саймон без колебаний открыл ее и восхищенно присвистнул. Очевидно, эта комната служила музыкальным салоном. По сравнению с галереей, тянувшейся вдоль всего дома, она была довольно маленькой. Оштукатуренные стены были обшиты деревянными панелями, выкрашенными в белый цвет, и расписаны изысканными сценами из жизни периода Регентства. Высокие окна были занавешены тяжелыми зелеными бархатными шторами, собранными внизу и перевязанными золотыми шнурами, с годами поблекшими. Под каждым окном стояла старинная кушетка. Комнату смело можно было бы назвать небольшим музеем: кто-то, несомненно, с любовью собирал и реставрировал различные музыкальные инструменты, служившие многим поколениям Тревейнов. Здесь был и спинет — род клавикордов, два клавесина и клавикорд, а также золотая арфа. Каждый инструмент был накрыт куском отделанного бахромой бархата или гобеленом, на некоторых виднелись прикрепленные таблички с именами владельцев. Вдоль одной стены располагался застекленный стенной шкаф, на полках которого лежали флейты, кларнеты, скрипки и несколько духовых инструментов, названий которых Саймон не знал.

Все это означало, что его предки питали особую любовь к музыке. Для Саймона это было открытием — он всегда полагал, что музыкальность и исполнительскую способность унаследовал исключительно от бабушки и матери — профессиональной пианистки. Теперь же он обнаружил и другое объяснение своих способностей.