Хождение за светом - [30]

Загыркали в толпе, зашушукались. Федянин посмотрел на Тимофея, сжался тот, как перед ударом, только борода натопорщилась и подрагивала. Что ж это задумано? Замолк в нетерпении мир.

— Дальше говори! — выкрикнул кто-то.

Словно почувствовав силу, Мясин сделал шаг вперед.

— Какой бы веры мы ни были, но хранителя нашего и заступника, царя-батюшку, почитаем как отца родного. Учитель же наш Бондарев возвеличил себя до небес и рассылает везде письма смутные. Что царь, что мужик — для него все одно. Бондарев по земле в лаптях ходит, и царь так же следом за ним должен. Да как можно человека с таким усмотрением до детей допускать?

Вот тебе и пример, вот тебе и ответ на прошение. Тимофей оглянулся, ни одного взгляда на себе не увидел. Мужики ждали и боялись, что дальше? Теперь выступил вперед Ликалов.

— Слова Евдокима правильные, против тут не скажешь. Потому и предлагаю я Бондареву высказать общее недоверие.

Ожил мир, не таясь, зашумели мужики. Федянин подошел к Тимофею, хотел что-то сказать, но вдруг кто-то выкрикнул:

— А школу, Ликалов, ты на себя возьмешь? Бондарев тебе плохой, так давай хорошего.

— Учитель будет. — Ликалов не ждал таких слов, встрепенулся от злобы. — Это ты, что ль, сказал? — Он ткнул пальцем в кузнеца Калинина.

— Кто б ни сказал, а ты ответ давай.

Не стал ждать Тимофей конца этого спора. Чего-чего, а такого он и во сне не мог увидеть. Знать, затягивают на нем петлю, раз уж школы лишить задумали. Гаврил пытался остановить Бондарева, но тот отмахнулся и, сжав зубы, чтобы не заругаться, не закричать, не оглядываясь, ушел…

«Не дано и вам от суда спрятаться. — Тимофей сидел в баньке, упорно глядя на чистый лист бумаги. — Придет он, только торкнется в грудь смерть — как бурьян, все ваши подлости встанут. Ничем их не вырвать, только руки изжалите…»

Дотемна он написал длинное письмо Толстому, а утром по привычке стал собираться в школу, но вспомнил вчерашний сход и решил хоть до Федянина дойти узнать, чем кончилось все.

Уже на крыльце он услышал детские голоса, остановился, не мерещится ли? Снял шапку, пригладил волосы и со счастливой улыбкой, словно начиная сегодня новый учебный год, вошел в класс…

После занятий Гаврил рассказал, что миром решено просить нового учителя, а пока он не прибудет, пусть Бондарев остается. Только на уроки к нему будут выбранные люди приходить — присматривать.

— А Ликалов-то как? — Тимофей не сдержал улыбку.

— Да никак…

— Кто ж меня вытащил из этой ловушки?

— Миром и вытащили. Калинин-то при тебе еще начал.

— Вот видишь, Гаврил! Нет, не успокоюсь я. Жизни уж все одно не осталось, все отдам истине.

Вечером Тимофей сел за другое письмо. Запрос сочинил губернатору: что ж он молчит на прошение? Пусть не думает, что Бондарева остановить или запугать можно, сила его не подчиняется их законам.

Ответ от Толстого пришел на удивление быстро.

«Дорогой друг Тимофей Михайлович!

Письмо твое, — проще и приличнее нам, старикам, писать друг другу «ты», а не «вы», — я получил, и до сих пор еще ничто не мешает мне отвечать тебе. Видно, я еще не заслужил того, чтобы пострадать за божье дело, а до сих пор все хлещут по оглоблям, а по лошади или не попадают, или не хотят…

За границей везде, где живут просвещенные народы, земля отобрана от земледельцев, и владеют ею те, кто на ней не работает. Только у диких, не просвещенных людей земля считается божьим имуществом, и владеют ею те, кто на ней работает. Вот от этого-то и нужно стараться показать людям, что то, что они считают просвещенным, есть не просвещение, а омрачение, и что до тех пор, пока они будут владеть землею и покупать и продавать ее, они хуже всяких диких и идолопоклонников и разбойников. Вот это мне и хочется перед смертью как можно яснее показать людям. Об этом и пишу теперь.

Книгу мою «Царство божие внутри нас» желал бы прислать тебе, да боюсь, как бы не перехватили и не пропала бы. Напиши адрес, по которому без опаски бы можно было послать. В том, что ты пишешь о том, что суд будет не внешний, а внутренний, я согласен, и так же думаю. Пожалуйста, напиши мне, что имеешь важное сказать. Жить нам остается немного, и что имеешь сказать, надо поскорее и повернее выговаривать, пока еще живы.

Любящий тебя брат Лев Толстой».

«Выговаривать, а для кого? Для двух-трех человек, так то забава. — Тимофей достал черновики своих сочинений. — Все я сказал, на семь рядов уже, только толку не видно».

Почти в это же время и Александрович в Минусинске получил от губернатора предписание, требующее выслать его превосходительству неведомое прошение Бондарева об общественной торговле.

Вот тебе и на! Опять этот старик добрался до губернатора. Куда только смотрит паразит Ликалов? Делать нечего, отвечать надо.

«Министерство внутренних дел. Донесение. Его превосходительству господину Енисейскому губернатору.

Во исполнение предписания сего года за № 4997 представляю при сем присланное при упомянутом предписании прошение крестьянина Бейской волости Тимофея Бондарева, ходатайствующего о разрешении открытия общественной торговли, имею честь донести вашему превосходительству, что Бондарев, как донес мне земский заседатель четвертого участка вверенного мне округа, уже несколько лет занимается исключительно составлением проектов и статей преимущественно обличительного характера, часть которых переведена и отпечатана на французском языке, как это видно из имеющейся у Бондарева переписки с графом Л. Н. Толстым.