Хождение встречь солнцу - [13]

Наконец Семен проснулся. Сошел вниз, скинул рубаху, отер пот, обсох и, кликнув жену, пошел в сени.

Сичю лила ему воду на руки, а потом вдруг плеснула ковшиком на загривок. Семен взревел, сграбастал озорницу, поднял, закружил, расцеловал.

Умывшись, утирался расшитым на русский манер полотенцем. Петухи на нем были жаркие, дорожки петушиные — крестиком. Сичю посматривала на Семена выжидаючи, и он похвалил:

— Молодец, Абакаядушка. Руки у тебя — золото! А теперь сына показывай.

Взял, как травинку. От бороды подальше, не напугался чтоб. Мальчишечка черненький, а глаза — синь. Улыбнулся отцу, руками в бороду полез.

— Ах ты, кутенок-якутенок, русачок миленький! — восхищенно возрадовался родитель.

— Назвала?

— Тебя ждала.

— Крестить надо! Обоих вас окрещу. У крещеного сына мать крещеная должна быть. Что скажешь, Абакаядушка?

— Ты сказал.

— Я-то сказал, а ты-то как? Согласна?

— Согласна.

— Ну и хорошо. Мы теперь хорошо заживем, голубушка. Мужа твоего сам воевода приметил, пошлет, глядишь, на хорошую службу. Мы с тобой-то кое-как, а сынок наш богатым будет. Будем с тобой мы, Абакаяда Сичю, зачинателями рода. Хороший род сотворим! Муж не дурак, жена красавица, в дворянстве бы детям ходить. Что скажешь, Абакаядушка?

Абакаяда видела, что муж весел, взяла у него с&ша, положила в колыбель, а мужа обняла нежно и сильно.

— Любимом назовем сына! — шепнул Семен на ухо Абакаяде, словно тайну доверял.

Абакаяду крестили, и стала она Абакан. Любиму был уже год, Абакан его баловала, а Семен в нем души не чаял.

Летом втроем ушли в тайгу готовиться к зиме. Семен бил зверя, Абакан резала мясо на ремни, развешивала на ветках, сушила. Жир и кровь тоже сушила. Абакан набивала жиром кишки животного, а кровь собирала в рубец. Нимэн — кровяная каша — в почете у северных людей.

Однажды Семен поймал лисенка. Обрадованный, потащил его в игрушки крошечному Любиму.

Семен тихо подошел к юрте и услышал, что Абакан поет. Поет чукотскую сказку на якутском языке. Сказка была прекрасна, и у Семена заныло сердце.

Сел на землю, прислонился спиной к пологу, слушал.

Вышел охотник Итте,

К рыбному озеру вышел,

И солнце стояло алое,

И пламя его веселое

Трепетало в воде,

Словно цветок нездешний,

Словно светлая рыба,

Та, что с серебряным рогом,

Та, что владеет морем,

Та, что полюбит Итте

За доброту его.

В этом сиянии алом

На глубине глубокой

Плавали светлые рыбы,

А может быть, плавали звезды.

Может быть, в этом озере

Отдыхали они?

Светлые эти видения

Не ослепили Итте,

Рысьим охотничьим глазом

Лодку увидел он.

Огромную черную лодку,

А в лодке сидел неподвижно

Тот, кто скалой казался,

Кого облетают птицы,

Кого не коснется буря,

Волки пред кем скулят,

Направил на великана

Ловкую свою лодку

Неунывающий Итте,

Итте, не ведавший страха.

— Зачем ты пришел в наши воды?

Как смел разогнать рыболовов? —

Кинул по ветру Итте

Дерзостные слова.

А тот сидел неподвижно,

Словно камень, задумчивый,

Словно бездна, немой.

Крикнул охотник снова:

— Я — Итте, ты мне не страшен!

Я сети свои забрасываю,

Будто тебя и нет!..

Дальше Семен не слушал. «Неужто, — думал, — Любим якутом вырастет? Мать всегда при нем, мать своему, да ведь не русскому языку научит». Забежал в ярости Семен в юрту и сник. Сидит Сичю, что тебе матерь божия, а Любим за грудь ручонкой вцепился, сосет молоко и вздыхает от спокойствия, от сладости. Сичю улыбнулась Семену, глазами показала, где еду взять, а Семен глядит на своих дитятей, и хорошо-то ему и покойно тоже, в пору самому вздыхать, как Любим вздыхает.

Сел Семен возле колыбели, стал рассказывать ему свою русскую сказку, о русских сильных воинах, о славном Илье Муромце.

По морю, морю синему,

По синему, по Хвалынскому,

Ходил-гулял Сокол-корабль

Ни много ни мало двенадцать лет.

На якорях Сокол-корабль не стаивал,

К берегам крутым не приваливал,

Желтых песков не хватывал.

Хорошо корабль изукрашен был:

Корма — по-звериному, бока — по-змеиному,

Хозяин-то был Илья Муромец,

Слугою был — Добрынюшка,

Никитин сын,

Было на корабле пятьсот гребцов,

Пятьсот гребцов, удалых молодцов.

Зазрил Сокол-корабль турецкий хан,

Турецкий хан, большой Салтан,

Большой Салтан Салтанович…

Журчала былина по камушкам будто, вспомнилась Семену русская мурава, ромашки млеют, небо высокое. Прилег Семен возле сына и заснул. Снился ему Любим-богатырь. Взрослый совсем, натягивает тугой лук, кричит:

Лети, моя каленая стрела,

Выше лесу, выше лесу по поднебесью,

Пади, моя каленая стрела,

В турецкий град, в зелен сад,

Во бел шатер, за золот стол,

За ременчат стул

Самому Салтану в белу грудь.

Хорошо кричит Любим по-русски, а сам в шкурах весь, северный мужик. Загрустить бы Семену, а грусти нет, смотрит на Любима, и по нраву ему могучий сын, чернявый, а с глазами синими, будто лен зацвел.

Наготовив на зиму мяса, наквасив, навялив рыбы, насолив грибов, вернулся Семен Дежнев в Ленский острог и зажил себе неголодно. Корову купил: опять хлопоты, косил траву, поставил на подворье стог сена — забыл походы.

Да в ту пору как раз вернулся из плавания казак Елисей Буза. Ходил по морям да по рекам Елисей пять лет.

Редкий день стоял в Ленском остроге. Солнечный, теплый, и вдруг на сторожевой башне пальнули из пушки.