Хождение к Студеному морю - [93]

Съехав на дно котловины, Корней, перемещаясь от одного озера к другому, понял, что они совершенно разные. В одних белесая вода лишь едва пузырится, в других почти кипит из-за бьющих снизу горячих ключей. В третьих вообще не вода, а сероватая жижа с медленно надувающимися и смачно лопающимися пузырями. Но все они одинаково неприятно пахли тухлыми яйцами. У берегов трава не росла, зато метрах в двух начинались идеальные пастбища. В траве тянулись к солнцу полярные маки, белели островки ромашек, нежно синели куртинки скромных незабудок. Над всем этим благолепием порхали бабочки. Видеть такой цветущий оазис в зоне вечной мерзлоты было удивительно.

Мелькнула мысль:

– Неужто и впрямь Беловодье?

На чистом угоре торчали глыбы в рост человека. На них проступали буквы старославянского алфавита. Правда, разобрать, что написано, Корней не сумел – их затянул мох.

«Выходит, в этой котловине жили православные! А может, и сейчас живут?»

Ветер нанес запах дыма. «Точно! И совсем близко!» Вскоре на краю леса увидел шалаш, покрытый корой. Под навесом у костерка сидел громила в выцветшем, истрепанном рубище. Главной достопримечательностью незнакомца была голова – черный волосяной шар, из одной точки которого временами валил дым, окутывая острый, как у птицы, нос. Из-под нависших век поблескивали пуговки глаз. Не обращая внимания на приближающуюся упряжку, человек разговаривал сам с собой, мешая русские и якутские слова. Затем, устремив диковатый взор на скитника, стал что-то горячо говорить ему.

Корней старательно вслушивался, но кроме того, что этот крайне возбужденный человек считает себя Создателем и зовут его Ахмедом, ничего не разобрал. По мере «разговора» якутские слова у него исчезали, и язык все более приближался к русскому.

«Совсем одичал мужик», – подумал скитник.

Сосланный на Колыму лет тридцать назад за разбойные дела Ахмед бежал и давно жил отшельником, кормясь охотой и рыбалкой. Знал, что была война с немцами, но не знал, чем кончилась.

– Мы победили, – успокоил его Корней.

– России опять будет худо. Но через страдания я приведу ее к славе, – многозначительно произнес он, и сыпанул в медный кофейник с арабской вязью, неизвестно, как попавший к нему, щедрую пригоршню чего-то сушенного. Залив все это кипятком, поставил сосуд на угли и замер, дожидаясь кипения. Готовый отвар перелил в почерневшую литровую кружку.

– Хлебни! – просипел он, протягивая ее гостю.

– А что это?

– Ты пей!

Пахло от варева не очень приятно, но отказываться было неудобно. Скитник поморщился и сделал вид, что несколько раз глотнул.

– Тут такое благодатное место. Кроме вас еще кто живет?

– Зачем? Мне никто не нужен.

– Так вы местный?

– Ты что! Я родом с самых высоких и красивых гор! Здешние – мелочь против наших, – возмутился он.

– И давно вы оттуда?

– Тебе какое дело? – Ахмед сверкнул глазами. – Живу где хочу, ибо я есть Создатель этого Мира. Уразумел? – При этом кадык на его шее нервно задвигался вверх-вниз.

Корнея передернуло от такого богохульства.

– Не веришь? Смотри!

Ахмед взял из костра красный уголек размером с яйцо куропатки. Подержал его с минуту в кулаке и, бросив обратно, показал раскрытую ладонь. На ней не было ни ожога, ни красноты.

Потрясенный скитник подумал: «Колдун, что ли? Иван-то, похоже, не зря предостерегал».

Ахмед тем временем добавил в костер сучьев потолще и, похлебав отвара, опять сунул ему в руки кружку:

– Пей!

Корней отрицательно покачал головой.

В угрюмом немигающем взгляде отшельника разгоралась злоба. Голова его затряслась, а глаза побелели. Он придвинулся к скитнику вплотную и, больно сжав локоть, прошипел:

– Пей! Пей!

– Не могу. Тошнит.

Ахмед все сильнее стискивал локоть:

– Пей! Пей, червь! Раздавлю!

Вдруг его лицо перекосилось, щека задергалась в нервном тике. От него шла такая ненависть, что скитник оторопел.

– Пей! Раздавлю! – повторял Ахмед.

– Хорошо, хорошо, выпью, – выдавил Корней, освобождая руку. – Только собак разниму – слышишь, дерутся. – Быстро подойдя к упряжке, он запрыгнул на нарты и погнал лаек прочь.

Судя по злобным выкрикам, Ахмед бросился за ним, но разве угонишься за натренированными псами…

Ночевал Корней на берегу парящего озера. Среди ночи его разбудил душераздирающий крик. Он становился все громче и пронзительней, пока не превратился в вопль невыносимой боли. Неизбывная тоска звучала в нем. Скитник подумал, что так стенать может только проклятая навек душа. Вопль несся с той стороны, где было логово Ахмеда.

Утром Корней даже сам себе не мог объяснить, слышал ли он эти крики на самом деле или это была слуховая галлюцинация под воздействием паров ахмедовского отвара. Внутри все мелко дрожало. Отпустило только после купания в теплом озере. Когда одевался, на локте обнаружил багровый синяк – метку Ахмеда.

«По всей видимости, именно из-за этого сумасшедшего юкагиры считают это место нечистым», – решил Корней и погнал упряжку к горам. Через пару километров выехал на голое место. Земля черная, словно выжженная: ни травинки, ни кустика. Корнеем вновь овладело непонятное беспокойство: казалось, кто-то гонит его отсюда. Неожиданно раздалось легкое потрескивание, и он увидел несколько светящихся шаров, плывущих к нему. Приблизившись, они закружили над головой. Собаки заскулили, прижались к земле. Покружив с минуту, шары уплыли прочь. Все это время Корней стоял как вкопанный: