Хождение к Студеному морю - [80]

Заросли приземистой, чуть выше колена, полярной березы пронизаны «каналами» заячьих троп. Косых здесь так много, что бурые шарики их помета покрывали тропы местами сплошь. Собаки на них буксовали, зато нарты катились, как по маслу. Самих зайцев не видно – заслышав лай, они заранее разбегались. А вот сохатый, с еще неокостеневшей «короной» на голове, не испугался: когда упряжка проезжала мимо, он даже не шелохнулся.

Подъехав к Малому Анюю, сбегающему с пока невидимых гор, Корней направил собак к тропе, набитой за многие годы кочевниками. Русло реки, усеянное гладкими окатышами, сильно петляло, но благодаря тропе не было необходимости повторять ее извивы.

На исходе третьего дня сквозь сизую дымку проступила, ломая ровную линию горизонта, цепь белоснежных зубцов Анюйского хребта. Корней ликовал: наконец-то его любимые горы! Вечером он, как обычно, достал отцову иконку и поблагодарил Святителя Николая за постоянное подсобление в дороге.

Горы с каждым часом приближаясь, росли. Уже различимы языки осыпей, щербатые ребра боковых отрогов.

Впереди что-то забелело. «Неужто чум?» – подумал Корней, поворачивая упряжку.

Точно! Чум! Возле него несколько вытоптанных до земли кругов с прокопченными камнями в центре. Оказалось, жители этого стойбища позавчера ушли по Малому Анюю к перевалу, за которым на межгорном плато простираются богатые ягелем пастбища. А одна семья задержалась: не сегодня-завтра жена молодого юкагира должна была родить.

Их олени толпились у дымокуров, заваленных горой мха и влажных гнилушек. Возле важенок бродили оленята. Одни смешно копытили ягель. Другие, припав к вымени, жадно сосали жирное молоко. Оленухи ревностно охраняли своих детенышей от агрессивных быков: с яростью бросались на них, если те пытались приблизиться.

Одна важенка родила прямо на глазах Корнея. Первыми показались ножки. Через минут пять мамаша, съев послед, уже старательно вылизывала черный комочек. Новорожденный, смешно качаясь, попытался встать, но тут же упал, ткнувшись мордочкой в траву. Он снова и снова повторял попытки. В конце концов все же научился стоять на коленях, но полностью подняться у него не получалось – заваливался. Понадобилось еще некоторое время, чтобы встать и, бекая, ткнуться в живот матери. Найдя вымя, принялся, аппетитно чмокая, сосать. Мать, зажмурив глаза, замерла.

Пастбища, окружавшие стойбище, за зиму были до предела истощены: торчали лишь одиночные клочки мха да куртинки полярной ивы с обкусанными макушками. Так вот почему олени такие худые!

Ночью у молодой женщины начались роды. Но что-то, видимо, пошло не так. Корнея разбудил перепуганный муж:

– Жене совсем худо! Не знаю, что делать.

Скитник приложил ухо к животу. Сердцебиение не прослушивалось. Ничего не оставалось, кроме как выдавить младенца. К счастью, тот через несколько секунд закричал. У малыша оказалось двойное обвитие шеи пуповиной. Пытаясь родиться, он душил сам себя.

Диск незаходящего двадцать четвертые сутки солнца осторожно, словно боясь уколоться об острые зубцы гор, проплыв вдоль линии горизонта, медленно поднимался – начинался новый день. С малышом было все в порядке, и Корней продолжил путь к перевалу. Лесистые холмы сменялись болотистыми, поросшими брусникой и клюквой низинами.

На второй день Анюйская долина, входя в горы, стала сужаться. Там, где скальные берега сходились почти вплотную, река с грозным перестуком гремела угловатыми камнями – вода еще не успела их обтесать. По берегам влажно поблескивали толстые, намороженные за долгую зиму наледи. От них веяло холодом. На смену ивам и березкам пришли лиственницы и куртинки ползучего стланика. Болота окончательно исчезли.

Если уклон русла был особенно резким, разогнавшаяся вода образовывала крутые, стоячие волны: вода несется, а волна стоит на месте. Весьма странная, можно сказать, противоестественная картина. На поворотах речка с яростным ревом, что есть силы, била то в одну гранитную стену, то, круто изогнувшись, в другую.

Чем выше в горы, тем угрюмей ущелье. Вот уже и деревца исчезли. Кругом только чахлые пучки травы, мхи да лишайники. Лишь в одном тесном кармане промелькнула изувеченная ветрами и стужей лиственница, подернутая зеленью только что вылупившихся хвоинок. Отчего казалось, будто она окутана зеленым дымом. А вот снежников и наледей все больше.

Неожиданно сзади раздались глухие удары. Корней обернулся: с гольца, оставляя пыльный шлейф, катилось несколько крупных камней. Подпрыгивая, они пронеслись через тропу в том месте, где только что проехала упряжка.

Там, где в Малый Анюй впадает крупный приток Пагынден, скитник остановился и, рассматривая вязь горных хребтов, долго размышлял, куда идти. То ли на северо-восток по тесной, зато не такой крутой долине Пагындена, то ли четко на восток по руслу Анюя. Поскольку его исток вел к высоченному, сияющему снежными шапками хребту, Корней остановил выбор на Пагындене. То что выбор был правильным, вскоре подтвердил и помет перегоняемых кочевниками оленей.

Проехав километра три от развилки, он услышал впереди ровный гул. Так мог шуметь только водопад. А вот и он в облаке влажной пыли! Русло разрывал десятиметровый уступ. Река, падая в водобойный котел, щедро орошала береговые скалы.