Хождение к Студеному морю - [59]

Выбежала жена старшего – Шкулева Соломонида и бросилась перед ним на колени: «Господин начальник, не губи православных христиан, не отымай голосу. Какие оне, люди, будут без языка – енвалиды». После этого тот бес влез на крышу храма, запел «Интернационал» и спилил крест. Мы так мним, што с тех пор в наказание нам за малодушие Индигирка и начала берег ломать. Кажный год метр, а то и два отымает. Видел, поди, – две избы в Новом Устье почти порешило.

– Видел, видел. Зады прям над водой висят.

Наскоро перекусив, старший, глядя на младшего, произнес:

– Айда, рыбу в ледник снесем.

Тот сразу вскочил и направился к двери.

Скитник тоже поднялся:

– Я с вами, помогу.

На берегу сохла развешанная братьями на жердях сеть с обрывками водорослей. Увесистые диски грузил были «нарезаны» из бивня мамонта. Над лодкой, укрытой брезентом, на шесте болталась мертвая чайка.

– Пугало. Стращаем ее подружек, – упреждая вопрос, пояснил старший Ипполит. – Повадились, вредины, рыбу таскать. Даже из сетей достают.

Центральный отсек лодки доверху наполняло текучее серебро. В основном чиры – все как на подбор, аж жиром сочатся. Отъелись на комариках! Между ними проглядывали пятнистые бока щук. Их складывали в отдельный мешок – для собак. К леднику вел плотно сбитый дощатый тротуар.

Отворив подвешенную на кожаных петлях дверь с табличкой «Ледник артели Русское Устье», Ипполит зажег керосиновую лампу. Вниз вело несколько ступенек, упиравшихся во вторую дверь. Толкнув ее, вошли в холод.

Ледник представлял собой пещеру, в которой стены, пол, потолочные своды, подпоры – абсолютно все выдолблено из цельного льда цвета морской волны, покрытого на сводах пушком инея, искрящегося в колеблющемся свете лампы. (Лед такой чистый и прозрачный, что сквозь подпоры толщиной полтора метра видна зажженная спичка.)

– Чудно! Вроде под землей, а земли нет – один лед. Как так?

– Сами дивимся. Начальник с икспидиции говорил, што здесь промерзшее до дна древнее озеро, занесенное илом, што в наших краях под землей толщи льда на десятки метров… Прежде ледник помене был, а как артель создали, так расширили. Ноне у кажного свой угол – для учета.

Русаков[72] и сорную рыбу раскладывали отдельно. Управились в три ходки.

Выходя, старший, указывая на обитую жестью дверь, пояснил:

– Защищаем от росомахи[73]. Никак не изловим. Такая хитрюга! С ей даже волки остерегаются связываться. По весне мои малые рыбалить отправились. Гляжу, бегут с ревом обратно: говорят, токо стали лунки рубить – медвежонок подбежал. Котомку с провизией схватил в зубы и – драпака. Я не поверил – какой ишо медвежонок? – снег кругом! Взял ружье и борзо туды. Гляжу, а следы-то росомашьи. Пошел по ним. На снегу кружка, ложки, миска: котомку распотрошила, еству схавала и ушла.

В заимку прихватили двух крупных муксунов с предыдущего улова: попотчевать гостя местным деликатесом – «расколоткой». Для этого рыбу хорошенько отбили деревянным молотком. Тушка от ударов расслоилась на мелкие кусочки.

– Спробуй!.. Ну как?

– Вкус и впрямь необычный. От струганины отличается.

– Ты вдогонку бруснички в рот положь – ишо вкусней станет.

После ужина братья достали замусоленные карты.

– Седай с нами, подуримся.

– Не можно. Бесовская игра.

– Экий ты! Чем ишо время занять?

– Кто чем, а я помолюсь.

– Ну как хошь. А за крепость тебе поклон. Большинство-то обезверились, редко стали к Богу обращаться.

Утром Ипполиты растолковали скитнику, на что ориентироваться, чтобы не проскочить юкагирское стойбище.

– Оно недалече, но с реки не узришь. Как доплывешь до лысой горки, причаливай – за ей оне и стоят.

– Спаси Христос! Будьте здоровы и Богом хранимы, – поблагодарил Корней братьев.

Не отмахал веслом и километра, как прямо на его глазах от высокого яра отошла и с глухим шумом осела в воду часть берега. Лодчонку поднятой волной чуть не перевернуло. На глинистом обнажении что-то зажелтело. Может, Мамонтова кость?

Подплыв, обнаружил частично обнажившийся бивень! Чтобы вырубить его, пришлось часа полтора кромсать мерзлую глину топором. Прикинул вес – пуда два потянет[74].

– Слава Господу Милосердному! Теперь будет чем расположить отца Егоркана! – радовался скитник, поглаживая красиво изогнутый бивень.

По берегам зачастили лиственницы. Зеленоватые островки чередовались с ажурным кружевом высохших стволов.

Ближе к обеду показалась и стала расти приметная горка. Из-за нее доносилась ленивая перебранка собак. Прислушавшись, различил и голоса детей. Крутой, словно обрубленный, берег лишь возле лодок имел пологий спуск к воде. В свободное место между ними Корней и втиснулся.

Взойдя на крутой яр, увидел стоящие в беспорядке чумы, собачьи будки-гнезда, деревянные корыта для их кормежки и лабазы, под которыми лежали приставные лестницы. Вокруг дымокуров бегала ребятня в легких куртках и кожаных штанах. У тех, кто помладше – сзади клапан-разрез. За ними носились с десяток псов. Увидев чужака, они взяли его в кольцо и, подняв острые морды, призывно залаяли.

Из ближних чумов тут же выглянули взрослые. Смуглые и черноволосые, с редкой растительностью над губой и подбородке, они отличались от якутов и эвенков продолговатыми лицами и довольно светлыми глазами.