Хосе Рисаль - [49]

Рисаль, конечно, знает цену научной истине и может мыслить вполне «по-западному».. Но он не намерен отказываться и от своего «восточного наследия». Он знает, что, по филиппинским представлениям, критические замечания может высказывать только признанный лидер, но и то в мягкой, «отеческой» форме (всякая группа филиппинцев обычно строится на авторитарной основе, авторитет должен стремиться к гармонии интересов). Если же допустить прямую критику «всех против всех», то соотечественники вообще перестанут понимать друг друга, наставлять их — его монополия, монополия признанного вождя. И хотя на первый взгляд де Лете защищается вполне обоснованно, Рисаль не принимает его доводов и отказывается от сотрудничества с ним.

А без Рисаля газета существовать не может. Дни ее сочтены: умеренных она не устраивает из-за слишком радикального направления, радикалов — из-за чрезмерной умеренности. В июне в Мадрид приезжает родственник Рисаля Мариано Понсе — он говорит, что на Филиппинах газета пользуется большой популярностью, предпринимает отчаянные попытки добиться ее финансирования богатыми филиппинцами, живущими на архипелаге. Ему удается получить двести песо — на несколько номеров хватит. Но редакция фактически распалась. Чтобы спасти положение, пост редактора предлагают Рисалю. Он отказывается: принять этот пост после де Лете — значит признать, по филиппинским понятиям, что он его выжил, то есть стать в глазах всех узурпатором, беспринципным борцом за власть ради власти. Рисаль вежливо отклоняет предложение, и газета прекращает свое существование. Она сделала свое дело: дала достойный отпор Киокиапу, организаторам позорной выставки, защитила честь и достоинство филиппинцев. Газета же показала, что в движении пропаганды нет единства. Многие умеренные навсегда отошли от него, боясь прослыть «флибустьерами» в глазах колониальных властей.

Объединить их вряд ли смог бы даже Рисаль. Его настойчиво зовут в Мадрид. Казалось бы, ему следует вернуться, ведь сплоченность филиппинцев опять под угрозой. Но Рисаль решает, что теперь сплачивать соотечественников должна его книга, а его место на Филиппинах. Решение принято, от своего он не отступит.

До Марселя, откуда идут пароходы до Сайгона и Гонконга, Рисаль в сопровождении Виолы добирается кружным путем. Утром 11 мая они покидают Берлин. Короткая остановка в Дрездене (Виола там еще не бывал) и повторное благоговейное созерцание «Сикстинской мадонны». Их цель — Лейтмериц, встреча с Блюментриттом. Ягор заранее предупредил Рисаля: Блюментритт человек нервный, если явиться к нему неожиданно, может случиться всякое. Друзья посылают ему уведомление о своем прибытии, а чтобы почтенный профессор на вокзале легко опознал гостя, Рисаль шлет ему свой автопортрет, наскоро нарисованный карандашом. С автопортрета на нас смотрит совсем еще молодой человек: непослушные волосы разделены косым пробором, разрез глаз делает его похожим скорее на китайца, а в самих глазах не то насмешливость, не то удивление…

Нередко бывает, что дружба, завязавшаяся по переписке, не выдерживает личной встречи, действительность не оправдывает ожиданий, возникающих из заочного знакомства. Здесь все по-другому: 13 мая 1887 года профессор Блюментритт с автопортретом Рисаля в руках встречает своего филиппинского друга, и они сразу же находят общий язык. Блюментритт поражен глубокой эрудицией Рисаля и наедине признается Виоле: «Рисаль — величайший сын Филиппин, его приход в мир такая же редкость, как появления яркой кометы, — они посещают нас раз в два столетия». Четыре дня друзья проводят вместе: ходят на экскурсии по живописным окрестностям Лейтмерица, посещают музеи, наносят визиты ученым — знакомым Блюментритта. В местном туристском клубе Рисаль по просьбе своего австрийского друга произносит речь на немецком языке: «Я восхищен вашей любовью к родному краю, вашим преклонением перед красотой природы. У нас она ярче, сверкает всеми красками, но красота пейзажа и идиллия украшают Богемию… Лучшее уединение — в тиши лесов, в созерцании облаков, плывущих над нами, в восхищении красотой цветов, в пении птиц…» Пышность элоквенции Рисаля непривычна для слушателей, но она приходится им по душе, и его речь встречают бурей аплодисментов, «чрезвычайно необычных, — отмечает Блюментритт, — для моих чрезмерно холодных соотечественников».

Блюментритт подробно расспрашивает о положении дел на Филиппинах, о разногласиях среди эмигрантов. Рисаль говорит ему о расколе на умеренных и радикалов, рассказывает о выставке, о злобных писаниях Киокиапа. Излагает он и свою позицию. Она несколько тревожит Блюментритта, который со свойственной ему экзальтацией переживает за нового друга. Пока он не высказывает свои опасения вслух, но уже заготавливает аргументы, надеясь повлиять на Рисаля и уберечь его от возможных бед.

Не только герр профессор очарован Рисалем — вся его семья покорена гостем, даже четырехлетняя дочь Блюментритта с плачем бежит за поездом, увозящим ее взрослого друга. Есть что-то в этом человеке, что неудержимо влечет к нему людей, что даже мимолетную встречу с ним заставляет считать важным событием.