Хосе Рисаль - [48]

Рисаль возражает, что газета — пусть даже недостаточно смелая — все же нужна, и, чтобы поддержать ее, публикует там статью с резкой отповедью расистским откровениям Киокиапа, то есть Пабло Феседа. В ней он пишет, что священники на Филиппинах «считают, что у нас не целая душа, а только половина, твердя всюду, что мы — прямые потомки обезьян. Наши высокоуважаемые губернаторы, возможно, другого мнения: просят же они нас платить налоги, нести военную службу, и мы умираем за правительство точно так же, как прочие существа, у которых есть всеми признанная душа… К несчастью, некоторые идеалисты верят, что существование души предполагает надобность в определенных правах. Вот это и огорчает наших святых отцов! Чтобы спасти нас, они рискуют собственными душами, соглашаясь принять на себя груз мизерных доходов, которые мы имеем. Можно заплакать от жалости к ним! А правители? Они — такие же фокусники. Когда им нужно что-нибудь получить от нас, в наши тела вселяют человеческую душу и вынимают ее, когда мы требуем представительства в кортесах, свободы печати, демократических прав и т. п.». Строки полны вольтеровского сарказма, но требования, в сущности, крайне умеренны: буржуазно-демократические права. Статья заканчивается вопросом: «Чем же являются Филиппины в глазах матери-Испании?»

Недвусмысленный ответ на этот вопрос дает открывшаяся в это время в Мадриде филиппинская выставка, на которой в качестве экспонатов выставляются представители наиболее отсталых племен архипелага. Испанские газеты (правда, не все) изощряются в издевательствах над страной и ее обитателями. Одна из них пишет: «На них лежит… печать глупости и слабоумия; слабый луч интеллекта, пробивающийся в их убегающем взгляде, не выдает удивления — он свидетельствует только о страхе перед силой». Понятно поэтому возмущение, с которым филиппинские эмигранты откликаются на эти позорные для Испании события. Рисаль выражает свое негодование в письме к Блюментритту: «Могут ли Филиппины забыть, как обращались с их детьми, — выставляли как животных, издевались над ними. Всех привезли обманом, против воли, насильно». Некоторые из «живых экспонатов», не выдержав тягот, умерли в Мадриде, что усиливает бурю. Эдуардо де Лете, согласившийся сотрудничать с устроителями выставки, получает резкую отповедь Рисаля.

Выставка способствует подъему патриотических чувств филиппинцев. И как раз в это время они получают экземпляры «Злокачественной опухоли», которая воспринимается как откровение. Она называет виновников происходящего, не без ее влияния многие филиппинцы в Испании начинают называть себя братьями игоротов и других отсталых народностей, которые, надо сказать, до того рассматривались филиппинцами-христианами как варвары. К неудовольствию умеренных, газета «Эспанья эн Филипинас» приобретает слишком радикальный и явно антиколониалистский характер. «Аристократы» начинают покидать редакцию газеты и, что более существенно, прекращают финансировать ее. Рисаль мог бы продлить ее дни своим вмешательством. Но он и сам сильно задет: в номере от 14 мая 1887 года де Лете сообщает о получении редакцией романа «Злокачественная опухоль» и обещает подробную рецензию. Но рецензия так и не появляется. Рисаль, человек чувствительный, видит в этом проявление давнего соперничества и прямо обвиняет де Лете в предвзятости. Тот отвечает: «Дорогой Пепе, не упрекай меня. Для меня будет величайшим удовольствием отрецензировать твою книгу… Но я ее еще не дочитал — газетные хлопоты, экзамены по праву… Из прочитанного мне ясно, что ты показываешь себя хорошим наблюдателем и еще лучшим живописцем. Контрасты очень эффектны… Но я нашел и некоторую небрежность в отделке — может быть, из-за спешки… кое-что не кажется мне реалистическим, тебя определенно увлекло поэтическое воображение».

Критические замечания больно задевают Рисаля. Он охотно выслушивает критику, исходящую от Блюментритта, и сам соглашается с ней, признавая, что книга имеет недостатки. Однако де Лете он этого простить не может. Уже год спустя редактор «Эспанья эн Филипинас» все еще пытается оправдаться: «Я всего лишь обещал вернуться к обзору твоей книги после того, как прочту ее целиком и оставлю о ней беспристрастное мнение. Где здесь неуважение к тебе?..»

Возникает вопрос: откуда у Рисаля такая двойственность в суждениях: то, что дозволено европейцам (Блюментритту), нетерпимо в соотечественниках. Дело тут в том, что по филиппинским нормам межличностного общения критика впрямую запрещена. Как и во многих других странах Востока, на Филиппинах чрезвычайно ценится гармония мнений. При научном (в данном случае — литературном) споре филиппинцам прежде всего важно добиться согласия и никого не задеть; если при этом удается почти достичь истины — хорошо, если же достижение истины связано с выявлением разногласий, то лучше отказаться от ее поисков. Единство мнений для них — самодовлеющая ценность, его никак нельзя подвергать опасности ради достижения безликой истины. Последняя может быть у большинства участников обсуждения, может быть у меньшинства (даже у одного человека), а может и вообще находиться вне пределов досягаемости участников спора. Искать ее можно, но не ценой раскола, не ценой «потери лица» (а критика «в лоб» — несомненная потеря лица; если уж ее нельзя не высказать, то надо сделать это через посредника). Единство, согласие, «консенсус», были и остаются самостоятельными и наивысшими ценностями во многих восточных обществах.