Хосе Рисаль - [101]

Надо сказать, что реколеты, поручая Наманану добыть компрометирующие Рисаля бумаги, строили свои расчеты не на песке. Они знают, что Рисаль все же переписывается с деятелями пропаганды. Крайне редко — письмо-два в год — с надежнейшими людьми он шлет свои послания прежним соратникам. Но это не письма вождя и даже не письма товарища по борьбе. Он обозлен на прежних друзей. Ему кажется, что они забыли его, даже радуются его ссылке, ибо он им теперь не мешает. Более того, он обвиняет их в том, что они препятствуют его освобождению. «Я глубоко разочарован, — пишет он матери, — они давали мне столько надежд, а теперь мне остается только горькая улыбка. У меня столько врагов! И даже мои соотечественники и друзья в Мадриде делают все возможное, чтобы я не выбрался отсюда… Да воздаст им бог по заслугам!»

Рисаль явно несправедлив к соратникам. Они всячески стараются помочь ему. На первых порах, когда он еще не составил себе состояния, они посылают к нему на лечение заведомо здоровых людей, чтобы помочь ему гонорарами. Он быстро разгадывает их маневр и пишет: «Пусть присылают сюда лишь тех больных, которым действительно нужна моя помощь, а не тех, кто рассчитывает поддержать меня гонорарами». Такая непрошеная забота больно ранит его филиппинскую чувствительность. Он отказывается — так он уверяет в письмах — покинуть место ссылки. Эти заявления он делает потому, что знает: соратники готовят его побег. Заговор возглавляет Хосе Мария Баса, он привлекает и сестру Рисаля Тринидад. Та находит сообщников и пишет Басе об одном из них: «Беру на себя смелость рекомендовать вам замечательного человека, Тимотео Паэса, на которого возложена опасная миссия освобождения моего брата. Сеньор Пазе даст вам отчет обо всем, что мы предполагаем сделать для осуществления нашего замысла. Он наш друг, мы обязаны ему многим, и он заслуживает нашего доверия. Он собирается нанять судно в Гонконге». (Впоследствии «замечательный человек» и «наш друг» даст показания против Рисаля на суде.)

Узнав от родственников об этом замысле, Рисаль наотрез отказывается. В письме гонконгскому другу, португальцу Лоренсу Маркешу (тому самому, которому он оставил письма-завещания), он срочно пишет: «Мне предлагают бежать, но, поскольку мне не в чем упрекнуть себя, я не хочу, чтобы меня называли беглецом. Более того, потом это не позволит мне вернуться на родину». Соратники приходят в недоумение. «Все согласны, — пишет один из них, — что лучшее решение — побег, я всегда стоял за него. Не могу понять, почему наш друг, всегда такой храбрый и отважный, не принимает этот план». Технически осуществить побег нетрудно. Но, как писал сам Рисаль, «в критические минуты жизни я всегда поступал вопреки своим подлинным интересам». Так и сейчас, лелея обиду на друзей и соратников, он не желает принимать от них помощь, а кроме того, он, рыцарь, не может нарушить слово, данное команданте.

Тогда деятели пропаганды замышляют другой план, совершенно фантастический. Приближаются выборы в кортесы, испанский парламент, и Антонио Рехидор предлагает начать кампанию за избрание Рисаля. «Если мы преуспеем в этом, — пишет он, — им придется его выпустить, потому что председатель палаты вытребует его у генерал-губернатора, несмотря на противодействие преподобных отцов… Я готов ехать в Испанию, подобрать избирательный округ и выдвинуть кандидатуру Рисаля». Естественно, из этого плана ничего не выходит.

Рисаль и слушать не желает о побеге. У него дел хватает — хозяйство, врачебная практика, преподавание, наука. Науке он отдается со всей страстью своей натуры, наука для него сейчас тоже форма эскапизма, она компенсирует уход от политической борьбы. Он еще со времен работы в библиотеке Британского музея мечтает посвятить себя научным занятиям, а философская баталия с Пастельсом стимулирует его научные разыскания.

Рисаль возобновляет научную переписку с Ростом. Рост тут же отвечает: «В моем доме царит радость: я кричу: «Письмо от Рисаля!» — и все домочадцы требуют, чтобы я громко прочел его вслух». Рисаль уведомляет своего ученого друга, что вновь погружается в лингвистику, на что Рост предлагает заняться «малыми языками» Филиппин. «Не могли бы вы, — пишет он Рисалю, — использовать вынужденное безделье для написания работ по местным языкам Минданао? Я напечатал бы их в журнале Королевского азиатского общества». Рисаль решает систематизировать накопленные к тому времени сведения о родном тагальском языке и в 1893 году заканчивает работу «Исследование о тагальском языке», посвятив ее своему учителю иезуиту Франсиско де Паула Санчесу.

Но Рисаль не только лингвист-теоретик, он владеет многими языками. (Рисалеведы утверждают, что он знал 22 языка, но сюда включены и те, которые он знал лишь лингвистически.) Практически он владеет семью языками: тагальским, испанским, немецким, французским, английским, итальянским и японским. Его рабочие языки — испанский и тагальский, на них он создает свои основные произведения, на французском пишет критические сочинения, а на немецком и английском — научные статьи. Современники утверждают, что Рисаль владел и русским языком. Причем один из них, Максимино Патерно, сообщает, что Рисаль овладевает русским языком как раз во время дапитанской ссылки: «Когда он был сослан в Капитан, он выучил русский язык, пользуясь одним романом вместо грамматик и словаря». Видимо, это соответствует действительности, потому что в ноябре 1893 года Рисаль обращается к А. Б. Мейеру, директору Дрезденского музея, с просьбой прислать ему книги, среди которых упомянуты: