Хорошо в деревне летом - [20]

Иван Ильич прошел в комнату и принялся разворачивать картины лицом к себе. Среди пейзажей и натюрмортов мелькали и лица, некоторые показались знакомыми, но жены Дмитрия среди них не было.

Такую женщину сложно не узнать. Высокая, стройная, с каштановыми волосами и гордым подбородком. Она каждое утро выходила на пробежку по пляжу – в любую погоду. Мураш об этом еще в декабре по деревне растрепал, да многие и сами видали. Жена Дмитрия была намного моложе его, лет двадцати пяти, не больше. Неудивительно, что мысль о брачных узах, связывающих «бандита» и «городскую шмару» никому даже не пришла в голову.

Иван Ильич вернулся на кухню и сел перед холодной печкой. Знакомый дом впервые показался ему неуютным: ведь столько лет Василий здесь провел в одиночестве и тишине! Их детская дружба вспыхнула с новой силой, когда старый моряк сошел на берег и обосновался в деревне, но, если вдуматься, Василий все отмеренные полвека с лишним прожил особняком.

Иван Ильич помнил мечтательного парнишку, над которым смеялись деревенские ребята. Это их и сблизило: маленький Ванька тоже популярностью среди местных не пользовался. Противостоять гогочущей ватаге всегда легче вдвоем. Потом «училкин подкидыш» окреп, стал давать достойный отпор и заработал кое-какой авторитет среди мальчишек. Его лучшего друга тоже скоро перестали задирать.

После школы их дорожки разошлись в первый раз. Ивана Ильича ждала служба на флоте, а Васю – художественное отделение Института Искусств. За несколько лет, прожитых в городе, они виделись от силы дважды.

Уже потом он узнал, что Вася бросил художку и вернулся в деревню. Помнит, с каким изумлением читал теткины письма. Что случилось с его другом? Ведь он только и мечтал, что рисовать – и вдруг… Иван пообещал себе при следующем визите на малую родину все разузнать, но вышло иначе.

Вышло так, что в деревне он первый раз объявился только через год, с невестой – и ни на шаг от нее не отходил все время побывки. Может, с другом вовсе и не виделся в тот раз. Теперь разве вспомнишь…

Потом были долгие рейсы и короткие наезды домой. Случалось и отпуска проводить у тетки после развода. С Василием тогда, конечно, встречались не раз. Сидели. Молчали – каждый о своем. Как-то так у мужиков принято, особенно когда есть, о чем молчать.

Так и вся жизнь в тишине прошла.

Ну и ладно. Смерть Василия он замалчивать не позволит. Милиция может бездействовать, брат – до бесконечности убеждать себя, что не было убийства… Кстати, Петру бы надо позвонить, рассказать об истории с полушубком.

Кот после трапезы не стал умываться, а запрыгнул на табуретку и свернулся калачиком, спрятав нос в меху. Иван Ильич встрепенулся и принялся растапливать печь. Скомканная газета вспыхнула от шипящей спички, пламя быстро перебежало на щепки. Горячий дым загудел в трубе, согревая старые кирпичи, унося прочь из избы дурной воздух и дурные мысли.

Иван Ильич прикрыл дверцу и закурил.

С другой стороны, подумалось ему, зачем Петру звонить? Только побеспокою лишний раз. Еще пошлет куда подальше – и что тогда? Он, по сути, единственный родственник, который может потребовать дополнительного расследования. И важнее всего – перетащить его на свою сторону, собрать побольше доказательств того, что Василий умер с чужой помощью.

Убили его.

Эта мысль была дурнее прочих. Иван Ильич невольно сжал кулаки, сминая зажженную сигарету. Он чертыхнулся и подул на левую ладонь, посреди которой пылало красное пятнышко ожога. Впрочем, он был почти что рад – думать об убийстве лучшего друга оказалось еще больнее. Пусть лучше так, на самом деле. Авось быстрее пройдет.

Кот, будто почуяв неладное, запрыгнул к нему на колени. Иван Ильич рассеянно почесал Кешу за ухом здоровой рукой, и тот заурчал. Впервые, надо сказать. Когда он бывал тут в гостях, кот и близко не подходил, тем паче в руки не давался. А теперь вот… Принял, значит. Признал.

– Ты по хозяину-то скучаешь? – спросил Иван Ильич, пытаясь поймать взгляд янтарно-желтых глаз. – Говорят, вы к нам вообще не привязываетесь. Да и хрен бы с ними, пусть говорят. Я вот собак не люблю: шумные, все скачут, в лицо лезут. Мы дочке как-то подарили щенка… давно… Мороки было! Все шнурки мои сгрыз. Ну, он с ними остался жить, конечно. Джеком звали. Ванильные сухари любил…

Воспоминание двадцатилетней давности неприятно поразило его. Пес-то давно издох, а память вон какие фортели выкидывает. Иван Ильич не любит думать о прошлом – что-то в этом есть неправильное. На дворе двухтысячный год, а ты вдруг оказываешься в восьмидесятом. Брежнев по телеку, дочка в садик идет, жена тайком таскает ванильные сухари в кармане плаща, потому что заводчик настрого запретил…

Да и пес бы с ней, неправильностью, но отчего так горько-то? Оттого, что жизнь прошла? И зря прошла, судя по всему?

Кот свернулся клубком и задремал, не прекращая урчать. Иван Ильич осторожно погладил его по голове и затих. Так и сидел, время от времени вороша в топке поленья. Когда печь прогорела, небо за окном налилось оранжевым светом. Теперь уж точно не до звонков – в лавку бы успеть.

Едва ли не с извинениями спустив Кешу на пол, Иван Ильич поднялся со скамеечки и потер затекшие колени. Впрочем, онемение было приятным. Все-таки правду говорят: коты лечат. Душевные хвори – так определенно. Из дома он вышел, можно сказать, в приподнятом настроении и зашагал к магазину, прикидывая, рассердится ли тетка, если купить еще и пива? Пропустить за ужином по стаканчику – грех небольшой.