Хороший сын - [18]

— Фу, гад ты такой!

Я отшвыриваю его на кровать. Теперь от моей футболки пахнет его мочой. Вонючка. Напрыгиваю на Киллера сверху, чешу ему животик, а он вытягивает передние и задние лапы, будто сейчас зевнет. Язык вывесил. Страшно доволен. Я люблю Киллера сильнее, чем кого бы то ни было на всем белом свете. Он мой Самый Лучший Друг. Ему что угодно можно рассказать, и он не проболтается. Мелкой Мэгги тоже можно. И она не проболтается. Она мой Второй Самый Лучший Друг. Я спрыгиваю с кровати, Киллер следом, громко дыша. Он весь в счастье.

— Давай, дружище! — Хватаю его и затаскиваю в комнату Мэгги и Моли.

Оглядываюсь, с чем тут можно поиграть. На комоде стоит Мэггина кукла «Мир девочки», у нее длинные светлые волосы, как у Мартины Макналти — та ничуть не хуже. Зуб даю, что Мартина станет моделью, когда вырастет.

У куклы на шее длинные жемчужные бусы. С ними нужно аккуратно, а то запутаются. Это я их купил для Ма. Стоили целый фунт. Копил его целую вечность. Сказал — пусть оставит их Мелкой по завещанию. Мэгги уже несколько раз спрашивала, скоро ли Ма умрет. Ма отвечает: «Да уж не задержусь, если будете так надо мной измываться».

Щекочу Киллеру уши. Он от счастья закатывает глаза. Вот, я теперь знаю, что ему нравится. Буду чесать его хоть все время.

Слышу, кто-то поет. За окном, у стены, собрались девчонки. Мы с Мэгги уже который день за ними наблюдаем и постоянно им показываем, что нам веселее, чем им. Некоторые поют «Когда вернешься, Джим?» и швыряют мячик, метя в здоровущие белые буквы на стене: «Tiocfaidh аг La». Это по-ирландски означает: «Наш день придет». День, когда мы возьмем верх над бритами.

Остальные выстраиваются — играть в «гигантские шаги». Натягивают три веревки высоко на столбе, цепляются за них и бегают кругами. Бридж Маканалли бежит последней, впиливается в Кэти и Шиван, сбивает их, бедняжек, с ног.

Я бы тоже хотел когда-нибудь так поиграть. Но только не с Бридж!

— Она из нас самая старшая, а еще она самая здоровенная, вредная, подлая, поганая сука на ВСЕМ-ВСЕМ белом свете! Ее мамаша, миссис Маканалли, тоже подлая сука. У них такая семейка — прямо как Олсены из «Домика в прерии», который я тебе утром показывал по телевизору. Вся разница, что мистер Олсен — не член ИРА. Глотка у Бридж — как у удава, все, что достанет, все, что поймает, — все заглотит. Однажды, уже сто лет назад, шел я, Киллер, по нашей Гавана-стрит и вдруг вижу ее: башка запрокинута, а руки подняты вверх. А изо рта что-то свисает, дергается там, пытается вырваться. Потом оглядываюсь — а у нее во рту уже ничего нет. Слопала. Я не шучу. Короче, когда вырастешь и тебя будут выпускать на улицу, держись от нее как можно, как можно дальше.

Надеюсь, у собак не бывает страшных снов. Но припугнуть его надо — пусть знает.

Бридж Маканалли выпуталась из веревок, подошла к стене, привалилась к ней. Девчонки стоят вокруг, дожидаются, пока Бридж придумает, во что дальше играть.

Мартина! Вышла из дома через заднюю калитку. Следила за ними. Как и я. Значит, мы похожи? Нам суждено быть вместе? Опускаю Киллера на кровать и вывешиваю куклу в окно, чтобы мимо нее смотреть на Мартину. Отвожу назад куклины светлые волосы и целую ее в губы, глядя дальше, на Мартину. Стараюсь, чтобы поцелуй получился, как в телевизоре. Между ног тукает.

— Киллер, ты никому не говори, что я это делал, хорошо?

Я ему доверяю. Переворачиваю его на спину и дую на животик — я когда-то устраивал такие щекотухи Мелкой.

Потом мне приходит в голову отличная мысль. Снимаю с куклы бусы, надеваю Киллеру на шею. Что еще? Открываю шкаф, там лежит платье, в котором Моль ходила к первому причастию — такое белое, кружевное, прямо как свадебное. Лежит, дожидается, когда Мэгги вырастет. Когда-нибудь я надену его на Мелкую, и мы прямо на экране телика поклянемся, что будем вместе до самой смерти. Мы же можем стать мужем и женой? Я не стопроцентно уверен, что бог это одобрит — но я ж не священник, чтобы в этом разбираться. Тут есть закавыка — мы брат и сестра.

Я собираю все платье до воротника — так делает Ма, когда надевает нам свитера, — и набрасываю Киллеру на голову. Когда я был маленький и Ма меня одевала, мне казалось, что я уже никогда не вылезу из этой тьмы. Страшно и душно. Я верещал, а Ма шлепала меня почем зря, чтоб не паясничал. Я уже тогда знал, что буду актером.

Киллер — ну просто умора. Как обезьянки в той рекламе чайных пакетиков — их еще одели людьми. Я кладу его голову на подушку.

— А теперь засыпай, дитя мое, господь ждет тебя на том берегу, — говорю, будто я святой отец, а он — умирающая невеста в черно-белом фильме из каких-нибудь там времен американской Гражданской войны. Каждый раз как он поднимает голову, я пихаю его обратно, он наконец перестает и просто лежит. Я слежу за ним. Он поглядывает на меня уголком глаза — пасть открыта, язык вывален. Фу, а пахнет из пасти как от грязных трусов.

Шум снаружи — пацанская компания. Выглядываю — вывалили с конца улицы. Идут к стене. Из домов выскакивают малыши. Будто в какой свисток свистнули, который слышат все дети, кроме меня. Все на нашей улице. И мальчишки, и девчонки.