Хороший, плохой, пушистый - [18]

– Ра-а-альф! – выкрикивает Ральф.

– Что, большая ворона снова посмеялась на твоими усами? – спрашиваю я.

– Ра-а-альф!

– Не беспокойся. Тебе ничего не грозит. Металлическая сушилка не появится. Сегодня никакой стирки. И еще: обещаю, если помою руки, выжду не менее получаса, прежде чем тебя погладить.

– Ра-а-альф!

– Ты про Обаму? Беспокоишься, что республиканцы затеют кампанию, чтобы его очернить, и он не пройдет на второй срок? Хочу тебя успокоить: впереди полтора года, так что расслабься.

– Ра-а-а-алллоооо!

– Неужели? Ты пошел прогуляться и услышал из открытого окна чьей-то кухни песню Лили Аллен? Я ее знаю. Прости. Такого никто не заслуживает. Мне следовало отнестись к тебе с большим сочувствием.

Разговоры с Шипли часто получались более язвительными, особенно с его стороны.

– Не надо так говорить, – упрекал я, когда Шипли оглушал меня залпом пушечной кошачьей брани. – Это очень обидно, не все люди такие толстокожие, как я.

В тот вечер, когда десять лет назад мы с Ди и нашими друзьями Стивом и Сью забрали из родного дома Ральфа, который до того момента, как мы получили информацию из надежного источника о его принадлежности к определенному полу, именовался Пруденс, Брюера и Шипли, Шипли был взят, что называется, «в нагрузку». Страшный, как Йода, сказал о нем Стив, но мне он приглянулся своей милой детской энергией. В первую ночь Ральф и Брюер спали на сгибе наших с Ди рук, а невозмутимый Шипли устроился в одиночестве в ногах, словно утверждая: «Все нормально. Я знаю свое место». Но потом выяснилось, что он совершенно не знает своего места, лишь берег силы перед взрывом на следующий день. С тех пор кот не переставал дерзить и утихал, только когда спал или я переворачивал его вниз головой. Даже когда приходили гости, он оказывался в центре компании и всем перечил только ради того, чтобы поспорить, или хвастался своими недавними достижениями.

Если Медведь представлял собой спокойно бьющееся сердце нашего дома, Ральф – его лицо, то Шипли был печально известным своим непостоянством пиарщиком – своеобразным вариантом Малкольма Такера из сериала «Гуща событий». Ничто не проходило мимо него, и его адреналин стал постоянной составляющей моей жизни. Я настолько привык осторожно отрывать когти Шипли от своей задницы, когда сидел за компьютером на стуле, или не давать вскарабкаться по ноге, когда стоял у холодильника, что больше не замечал своих действий. Они превратились в бессознательные движения одного из органов, вроде смахивания волос со лба или почесывания за ухом. Ральф и Медведь не сомневались в своем положении в доме в качестве главных котов и не видели причин этим хвастаться, Шипли же постоянно двигало стремление к саморекламе – желание доказать, что он, и никто другой, самая важная персона. Ему безразлично, кто его аудитория – я, его мохнатые сородичи, мои друзья, рабочий, пришедший извлечь из водонагревателя плющ, или дикая утка, по ошибке очутившаяся в оранжерее.

В его поступках не было зла, а в нем самом злобы, поэтому, несмотря на непрекращающуюся вражду с Медведем, мне не приходило в голову их разлучать. Достаточно было перевернуть Шипли вниз головой, и все приходило в норму. Помогало также встряхивание. Я не встречал другого животного или человека, который так быстро переходит от взбалмошной дерзости к покорности. И лишь однажды, несколько лет назад, наблюдал столь же резкое изменение кошачьего настроения, когда дал Ральфу кусочек из остатков цыпленка и тут же вымыл руки и принялся устанавливать металлическую сушилку для одежды.

Когда я возвращаюсь с тяжелыми пакетами с покупками, Шипли неизменно встречает меня первым. И если я даже устал и очень хочу есть, все равно следую доверчивой логике идиотов: отставляю в сторону все, что принес, и кормлю котов. Если был куплен хлеб, вываливать в миски кошачий корм нужно как можно быстрее – опыт меня научил, что абсолютный максимум времени перед тем, как Шипли примется за нарезанный батон, составляет двадцать семь секунд. Но если положить тот же хлеб ему в миску, он фыркнет и с видом не знавшего нужды неблагодарного наследного принца отвернется. Но совсем другое дело, если хлеб в упаковке и вне пределов досягаемости на кухонном столе. Еще один пример того, что котов влечет не только вкус корма, но сладкий вкус нонконформизма.

Как только корм оказывался на полу, Шипли несся к нему вдвое быстрее своих сородичей и, если я не проявлял бдительности, мог оттолкнуть Ральфа и Медведя и приняться за их порции. Я замечал, как в других ситуациях Ральф мутузил Шипли, если его лоснящийся черный брат слишком расходился, но когда дело касалось обеда, предпочитал отойти в сторону. Но разве еда не важна для кота размером со спортивный фургон? Наверное, важна, но не настолько, как для Шипли, чей метаболизм превращает мясную массу в чистую мышечную энергию. Он один из моих котов способен среди ночи отворить своей жилистой лапой дверь спальни.

У Медведя иное отношение к процессу кормежки. Когда другие коты уже вьются у мисок, он держится позади и внимательно следит. Медведь единственный из известных мне котов, который показывает, что голоден, не тем, что ругается, мяукает или скребет мою ногу, словно столб для заточки когтей, а кивает на буфет с кормом. Медведь выжидает, когда его собратья выйдут из дома помучить белку или мышь, и тогда неслышно проскальзывает в кухню и перехватывает меня. Удивительно, он как будто знает до того, как я распаковал покупки, принес я ему на сей раз угощение или нет. И самая голосистая просьба в этом случае – тихое, убедительное «мяу», не более.