Хорошие деньги - [3]

– Ведь вы меня похвалили, почему же не отпустили? – Василий был весьма огорчен.

– Не отчаивайся, дружок. Наиграешься за свою жизнь. Ты великолепно поешь – попробуем исполнить сольную партию.

Василий отвернулся и прошипел:

– Не буду петь.

Ему сдавалось, что с ним поступают крайне несправедливо.

– Какой ты, оказывается, бука.

Василий молчал.

– Смотрите-ка, какой обидчивый! – засмеялась руководитель. – Ладно уж – иди, гуляй.

В пятницу за Василием пришел отец. Рита Николаевна взяла его за локоть, отвела в сторону и, значительно-осуждающе посматривая на Василия, долго что-то говорила ему. Отец, прикусив губу, угрюмо слушал. На улице он сказал сыну:

– Ты дрянной мальчишка.

Василию от великой обиды хотелось разреветься, но он сдержался и стал, проявляя независимость, отставать от отца. В его сердце отчаянно-ненавистно билось – почему им всем хочется обижать его?! Что он сделал скверного, что воспитательница наябедничала на него?!

Два дня Василий пробыл дома, и с каким скрипом и непокорством в понедельник он возвращался в детский сад. Ему хотелось чувствовать себя свободным, вольным человеком, который может выбирать, ему хотелось, чтобы рядом с ним всегда находились родные, любимые им люди – мать, отец и сестра. Василию было тяжело и грустно в чужом, незнакомом обществе, хотелось уединения, тишины, хотелось ложиться в постель со своей любимой игрушкой – плюшевой собачкой, хотелось – когда дома никого не бывало – варить из сахара петушков и с упоением их сосать, хотелось каждый вечер встречать маму, прижиматься лицом к ее ногам.

Утром, когда мать спешно застегивала на Василии пальто, он угрюмо буркнул:

– Не пойду в детсад.

– Что за выдумки, Вася?

– Не пойду, не пойду, не пойду! – закричал он, вырываясь из рук матери. – Мне там плохо.

– Прекрати! – Мать хлопнула сына по голове. – И без тебя хватает в жизни нервотрепки.

Василий не ожидал, что мать ударит его, раньше она никогда его не наказывала. Больно было единственно потому, что самый родной, любимый человек не захотел понять его и посочувствовать. Василий непокорливо-медленно побрел за матерью; молчали всю дорогу.

На прощание мать обняла его и шепнула на ухо:

– Прости меня, маленький мой: твоей маме страшно тяжело.

Василий покачал головой, но взгляда на мать не поднял…

Окладников устало закрыл глаза с желтовато-синеватыми веками: почему он сейчас вспоминает свое детство? Может, потому, что именно тогда выковалась его душа? Себя, ребенка, ему почему-то хочется назвать волчонком, который, сколько его не корми, все равно смотрит в лес. Дети играли, веселились, а он отчего-то смотрел в окно или за ограждение. Смотрел на свободу! Василию представлялось, что за окном или за ограждением протекает свободная, без унижений и насилия жизнь.

Он уже тогда был человеком – правильнее, становился таковым, – который что-то задумал. Нет, он еще ничего серьезного, с перспективой на всю жизнь не задумал, это произойдет позже, но все детсадовское заставило, вынудило его кое-что замыслить.

3

С ребятами в детском саду Василий так и не сдружился, но потянулся к Александре, или Саше. Она была тихой, бледной, застенчивой девочкой.

Петя как-то раз придумал игру: он – царь на троне, его друзья – придворные, бояре, стоящие возле него, все остальные, в том числе Василий и Саша, объявил Петя, – слуги. Все подчинились, одна лишь только Саша тихонько возразила:

– Я не буду служанкой.

– А кем же, царицей, что ли? – усмехнулся Петя.

Дети засмеялись. Василию стало обидно за Сашу – он крикнул:

– Я тоже не буду слугой: пусть другие тебе прислуживают!

Петя что-то шепнул одному своему другу и подошел к Василию. Придется драться! – сжал Василий кулаки.

– Ты сейчас же будешь валяться в моих ногах: я одним мизинцем тебя уложу, – возвестил Петя.

– Нет, никогда!

Он толкнул Василия в грудь, не кулаком, а всего лишь пальцем. Василий вдруг стал размахивать руками и упал затылком на пол: оказалось, что под его ногами сзади лежал друг Пети. Кто-то пнул Василия, и он бросился на мальчиков с кулаками. Вмешалась воспитательница, всех драчунов поставила в угол, в том числе и Василия. Ему было невыносимо горько.

Потом он привел Сашу в кладовую, где хранились матрацы и подушки.

– Тебе хорошо в саду? – спросил Василий.

– Плохо.

– А мне аж гадко! Знаешь что?

Но он замолчал, потому что вдруг испугался мысли, которую хотел произнести.

– Что?

Василий ощущал в жилах холодок, молчал.

– Говори же!

– Давай убежим отсюда. Далеко-далеко, – шепнул он в самое ухо девочки.

Саша от него отодвинулась; он разглядел в полумраке ее заострившийся взгляд. И теперь не холодок, а огонь разлился у него внутри. Ему вообразились романтические картины – он скачет на коне, летит на аэроплане, лезет на скалу, охотится на льва, – такой привиделась ему свободная достойная жизнь.

Саша молчала, испуганно смотрела на Василия.

– Что же ты – бежишь? – Он потянул девочку к выходу.

– Н-нет, – прошептала она.

– Не трусь!

– Боязно. Придет мама, а меня нету.

– Пустяки! Дети все равно когда-то уходят от пап и мам. – И он решительно потянул ее к двери.

– Н-нет, – снова шепнула она, но как-то неуверенно, с трепещущим сомнением. – Куда мы побежим?