Хоро - [22]
«Раззява! Вот тебе и молодая жена!»
Сотир бросился ничком на кровать Миче. Хоть бы никто не видел, никто не слышал, никто не заметил!
«Мерзавцы все, мерзавцы!»
И чтоб не нашлось никого, кто бы ему помог!
Сотир ноги бы целовал тому, кто разыскал бы Миче! То есть тому, кто помог бы ее найти! А впрочем, зачем она ему теперь? После такого позора, даже если Миче сама вернется, она ему не нужна... С него достаточно...
«Позор, позор!»
Сотир спрятал лицо в пуховые подушки Миче. Он бы заплакал, но что-то ему мешало. И это было странно. Так бывает с человеком, только когда он тонет. Сотир тонул однажды, он помнит. Переходили Струму, волны опрокинули его, и тогда-то это с ним и случилось: ясно вспомнилось, как он искусал до крови грудь матери...
Глупости, конечно. Разве может человек помнить, что он делал, когда был младенцем? Вероятно, ему впоследствии рассказывали об этом. Наверное, так. Да, разумеется, впоследствии.
«Собачья жизнь, собачья!»
По всей вероятности, у матери его не было молока. Да и как же иначе? Мало разве они голодали потом? Ребенок, которому есть что сосать, не будет кусать грудь матери... Ведь не родился же Сотир извергом?!
«Изверг? Ну и пускай! Что из того?»
Кривой глаз Сотира выкатился. Ногти впились в ладонь. Пусть! Что из того? Он и сейчас искусал бы девчонку, девчонку прачки.
«Ах, собачье отродье! Собачье!»
Прачка принимала по ночам полицейских... Вся улица поднялась против нее...
Вот как... вот как было...
«А дети повторяют то, что делают взрослые. Это известно». — Сотир поднялся.
«А-а! Миче, дети повторяют то, что делают взрослые! И они не рождаются извергами, не-е-т!»
Конечно же, нет. Сотир лег на спину. А может быть, он действительно родился извергом. Никто не знает, кто каким рождается. И разве узнаешь, кто поджег Доксат? Жгли, грабили и убивали все. Поэтому-то никого потом и не расстреляли. А это было неправильно. Нужно было расстреливать. И первым нужно было расстрелять его, Сотира. Да.
«Нужно бы-ло!»
Так! Пусть его расстреляют теперь! Пусть расстреляют. Он не будет защищаться. Он даже слова не скажет! Хе! В Сары-Шабане Сотир оставил имение с тремястами копнами сена...
«Верните мне имение, верните сено, и я наплюю на все, что здесь! Ха!»
Пусто было в брачной комнате. Нет никого, кто вернул бы Сотиру Иванову имение и сено.
И холодно смотрела на него сквозь окна белая ночь.
Собачья жизнь!
Сотир сунул руки в карманы брюк. Он сбежит и из этого города, ну и что?
И вдруг он встрепенулся, кривой глаз заблестел: правая рука нащупала в кармане звонкие ожерелья из монет. Он медленно вынул драгоценности, поглядел на них и швырнул на пол.
«Так!»
Зачем они ему теперь? Ничего ему теперь не надо!
«Ма-а-ма!»
Здоровенный мужчина съежился, словно сиротка. Он обнял подушки Миче и зарыдал. Плакал глухо, осипшим голосом, как отчаявшийся ребенок. И плакал он о Миче. Ведь человек не знает своего сердца. Нет, никто не знает своего сердца!
IX
Глухо в доме Карабелевых, глухо и зловеще. По коридорам шепчутся страшные тени, то появляются, то исчезают толстые рожи молодых торговцев зерном, вином, ростовщиков. Только полицейские стоят с мрачными лицами возле темной двери. Из комнаты доносится звон и глухой говор. Полицейские припадают к замочной скважине.
— По самым достоверным сведениям, господа, опасный еврей Иско не ушел из города.
...Понятное дело, не ушел, раз Карабелева еще в городе, хи-хи!
Полицейские заглядывали в замочную скважину: возле длинного стола — люди с одеревенелыми лицами. В углу комнаты, в алькове, — кровать. Председатель часто звонит. Встал.
— Слово принадлежит мне, господа. Должен заметить: нельзя говорить, не получив слова. Я настаиваю на необходимости немедленно позвать начальника околии, потому что момент, так сказать, решающий, и как бы нам не пришлось впоследствии каяться. Слово имеет полковник Гнойнишки.
Полицейские дышали уже в самую замочную скважину.
Маленький полковник повысил голос:
— Я понимаю, господа, вашего председателя господина Добри Кандилева, майора запаса и юриста! Но попрошу без насмешек. Да, без насмешек. Меня вы поймете впоследствии. А теперь — утверждаю: начальник околии должен нести ответственность, потому что если бы на прошлой неделе он — по известным причинам — не был снисходителен к опасному еврею Иско, мы не имели бы сегодняшних событий.
Полицейские попятились: дверь приоткрылась, и кмет высунул голову.
— Эй, вы там, у входа, потише! И никого не пускать в коридор!
...В комнате все молчали. На губах председателя, майора запаса, юриста господина Добри Кандилева — пена:
— Известные причины, господа, на которые намекает господин Гнойнишки, в данный момент мне неизвестны. К тому же уважаемый господин полковник Гнойнишки, надеюсь, согласится со мной, что начальник гарнизона не должен идентифицировать себя с шефом полиции. Ведь, подумайте только, что может из этого получиться впоследствии! Нужно, господа, сохранить моральный престиж армии, чтобы не каяться впоследствии.
Позиция председателя была крепкой, прежде всего в силу справедливости его доводов. И полковнику Гнойнишки пришлось объяснить, что если он, как начальник гарнизона, и если господин Ячо Дундов, как представитель закона, оказывают честь настоящему собранию, то это еще будет оценено
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Ему не было еще тридцати лет, когда он убедился, что нет человека, который понимал бы его. Несмотря на богатство, накопленное тремя трудовыми поколениями, несмотря на его просвещенный и правоверный вкус во всем, что касалось книг, переплетов, ковров, мечей, бронзы, лакированных вещей, картин, гравюр, статуй, лошадей, оранжерей, общественное мнение его страны интересовалось вопросом, почему он не ходит ежедневно в контору, как его отец…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.