Хоро - [19]

Взгляд Миче скользил по прогнувшимся над ее головой черным балкам. А потом она их уже не видела. Перед глазами — покривившаяся груша в их саду... И пристав... Стоит подняв руки вверх — высокий, страшный...

— У, у, страшный! У-у!

Студентка опомнилась и снова сжала руки Миче. Пусть она не беспокоится. Ничего, что убили пристава. Еще придется многих убивать.

Миче повернулась лицом к стене.

— Но мы должны быть готовы к смерти, товарищ Карабелева! Так и только так мы сможем доказать, что достойны наших священных жертв.

Миче взглянула на девушку. Она готова к смерти. Только бы скорее вывели ее отсюда, из этой страшной могилы, только бы ее вывели.

— Когда они придут?

— Кто?

— Иско и его товарищи.

— Они ушли, Карабелева. Тотчас же покинули город. Иначе нельзя.

Щеки Миче побледнели.

— Иско... Иско не придет?

— Но подумай, товарищ, разве может он показаться в городе?

Студентка оживилась. Эх, весело смотреть на влюбленных! Миче повернула к себе ее маленькую голову и шепотом спрашивала, как ребенок спрашивает мать: значит, она уже не увидит Иско? Совсем не увидит? Никогда? Дурочка!..

— Слушай, но ведь они отвезут тебя в Софию. В Софию, ко мне. И я тебя там устрою. В Софии все можно, товарищ: весь город с нами!

«В Софию!»

Миче задрожала и поникла, будто опомнившись после кошмарного сна. В Софию! Да, в Софию... В Софии у Миче есть тетка и двоюродные сестры...

«В Софию! Правда».

А если Иско не простит ей?

Он ей не простит, конечно.

И будет прав. Между ним и ею все кончено.

Лучше даже Миче никогда не встречать его. Ни его, ни того другого, длинноволосого.

Он тоже ни слова не сказал ей сегодня. Человека убил из-за нее, а на нее не взглянул, не сказал ей ни слова.

Миче даже не знает его имени.

Все равно. Пусть никто не говорит с Миче, никто во всем мире. Кто может понять, что она пережила? Никто! Но Миче расскажет тетке — там, в Софии. Все расскажет. И только ей, только ей.

— Другой... Кто он?

— О ком это ты, Карабелева?

— Другой — с Иско.

Студентка пожала плечами:

— Он не из наших. Но это не важно. Ведь они сейчас помогают нам.

Разумеется. — Миче снова отвернулась к стене. — И она уже не из «наших». Так оно и есть, конечно. Поэтому, может быть, Иско и не заговорил с ней сегодня. Наверное, поэтому.

«А он не знает — ему и в голову не приходит, — что все произошло только из-за него!»

...Они набросились на нее — и косоглазый, и полковник, и все — набросились на нее только за то, что она полюбила еврея.

— А-а! Но я его полюбила! И буду любить! До могилы! И только его!

— Что, товарищ?

Миче приподнялась на локте. Она смотрела сосредоточенно, спокойно.

— Они набросились на меня, товарищ, только за то, что я полюбила еврея. Это правда. Они возненавидели меня. Хотели даже убить. И поэтому надругались надо мной.

Студентка нахмурилась: что общего между религиозными, расовыми различиями, какой-то любовью — и развивающимися сейчас событиями?

— Нет, товарищ Карабелева, нет! Все происходящие сейчас злодеяния и ужасы имеют чисто классовый характер.

Девушка фанатично, словно жрица, встряхивала маленькой стриженой головкой.

— Твои осквернители, товарищ, набросились на тебя, во-первых, за то, что ты сестра незаменимого рабочего трибуна Сашко Карабелева. Во-вторых — потому, что ты богата. И, в-третьих, — потому, что ты красива. Да!

Миче закрыла глаза. И потекли слезы. Разве она это отрицает? Хотя полковник клялся даже при жене кмета... клялся свирепо, что убьет Иско... «ее еврея»... убьет на глазах у Миче, если она не согласится пойти под венец с косоглазым...

«Боже мой, боже мой!»

А студентка мелкими шажками ходила по разрытому полу убежища и время от времени встряхивала головкой, как жрица. Экономический принцип, материализм — вот ключ ко всему! Экспроприация, подавление рабочих масс, кровопускание, да!

— Это капитализм, товарищ! Кроваво его начало — грабежи и убийства, кровавым будет и его конец — горы человеческих костей!

...Все это так, разумеется. Разве Миче всего этого не знает? Да ведь ей прямо в глаза сказали: венчайся с косоглазым, роди ему ребенка, а потом уходи от него, если хочешь...

— Они мне это сказали в глаза... И жена кмета так меня уговаривала: обвенчаться, родить ему ребенка, чтобы обеспечить наследство, а потом...

Студентка вздрогнула и ощетинилась, как кошка: неужели и жена кмета! Тьфу!

— Председательша женского общества, называется, эмансипаторша! Ха-ха!

Миче потерла лоб. Подумаешь — жена кмета. Сводница, и только. А полковник был страшен. Злой и холодный — в-в-в!..

— Впились в меня, как вампиры...

Миче широко раскрыла глаза.

— Вампиры, настоящие вампиры. «Зарежем тебя!» — кричали. И зарезали бы. Обязательно! Дождались бы, пока я рожу им ребенка, а потом убили бы. Из боязни, как бы я не сбежала... и не раскрыла бы всего. Ха-ха-ха!

Студентка оцепенела: Миче вскрикнула болезненно, рассмеялась и зарыдала. Одна нога опять упала с подстилки. Губы побелели. Миче хватала воздух руками. Ногти впились в ладони.

— Ребенка хотел. — Спаивал меня и ребенка хотел. — Вбивал нож у моего изголовья и заставлял пить — ребенка хотел — ха-ха!

Эх, страшные ночи, белые, страшные сентябрьские ночи!

Вот лежит красивая, как богиня, Миче Карабелева, сестра Сашко Карабелева, убитого вождя тысячных масс.