Хоро - [18]

Глухо в подземелье. Глухо и мертво. Как в могиле. И странно звучит голос студентки — словно из-под земли.

Миче сознает, что она и правда может сойти с ума. Но разве лучше быть в своем уме? Другое страшнее! Если и Сашко не поверит ей, если и он отвернется...

Но нет! Никогда, никогда Сашко Карабелев не отвернется от нее — от своей родной сестры — от своей единственной, родной сестры, которая — которая его любит — любит только одного его во всем мире — только его и никого больше!

— Мама, мамочка!

Миче упала ничком.

— Так, товарищ, поплачь тихонько, облегчи душу! Теперь наше спасение только в горючих слезах!

...Она не права! Нет, студентка не права. Миче не спасут ни слезы, ни крики, ни сама смерть.

Никто и ничто не может уже спасти Миче. Только он, родной, милый... А-а-а!

— Карабелева, товарищ, прошу тебя!

Миче приподнималась — в огне, в бреду: она крикнет всему миру, что никогда Сашко Карабелев — он один, никогда...

— Брат мой никогда не отвернется от меня! Если даже весь мир меня осудит, он один не отвернется от меня! Ни-когда!

Студентка всхлипывала:

— Но, товарищ, никто от тебя и не отвернулся. Потому тебя и спасли. Народ за тебя, Карабелева!

Миче посмотрела на нее широко открытыми глазами. Но за студенткой стоял Иско со своими кроткими, грустно-синими глазами. Золотистые кудри его горели. Миче увидела его и задрожала. Простерла руки. Он для нее все! Она любит Иско, как солнце, как луну, как весь мир! Только его и любит. Ах, больше жизни любит!..

— Люблю его, бабушка. Как бога люблю, слышишь?

— Люби, товарищ! Ведь он тебя и спас!

— Страшно-о!

Студентка крепко сжимала руки Миче, но это не помогло. Она вырвалась и крикнула:

— Уберите ее, уберите с моих глаз!

Но Капаниха — старая сапожничиха — все стояла у нее перед глазами: хлопала себя по бедрам и кричала:

— Тю-ю, сука! Мы с тобой по-свойски поговорим, глаза тебе, дряни, выцарапаем! Спишь с убийцей брата — у-у, шлюха поганая!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Лежит Миче на подстилке, голова у нее раскалывается, одна нога на полу... Пусть делают с ней, что хотят. Пусть весь мир делает с ней, что хочет.

Студентка переложила ее ногу на подстилку.

— Боже мой, боже мой!

— Перестань волноваться, товарищ, ты спасена. Посмотри: мы в таком убежище, что сам дьявол нас не разыщет.

Миче огляделась. Студентка сильнее сжала ее пальцы.

— Возьми себя в руки, товарищ. Призови всю свою волю. Мы должны быть борцами, Карабелева!

Гм, борцами... Миче не хочет быть борцом. Ничего ей не надо. Пройдет... Марга обманула ее — сказала, что Сашко ждет ее во дворе.

Студентка гладила ее руки.

— Успокойся, товарищ! Успокойся! Так. Постарайся заснуть. Нужно собраться с силами, Карабелева: тебе предстоит дорога.

Миче пробовала успокоиться. Да, Марга обманула ее сегодня, конечно. Но идти ей некуда.

— Марга попутала меня. А он все стоит перед глазами — милый, милый. Все его вижу — живого.

— Кого? Кого, товарищ?

Блуждающий, печальный взгляд Миче остановился на студентке.

— Брата моего — убитого — вижу — живого.

Студентка вскрикнула:

— Молчи-и!..

А-а! Теперь у всех так. Мертвые, как живые, день и ночь, всегда, стоят как живые перед глазами!..

— Перебили их, товарищ! Звери, звери: Жизнь опустошили! И пусто кругом, мертво!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Эх вы, белые, белые сентябрьские ночи!

Миче молчала. Дни и ночи молчала, то были страшные, грязные, гнусные дни и ночи.

А теперь заговорила. Развязались узлы ее души.

Маленькая студентка лежала ничком и плакала. Но Миче хотела, чтоб ее слышали. Чтоб все ее слышали!

— Кто познал позор, кто испытал эту гнусность, пусть слышит: они сильней всего на свете!

Позор и гнусность нависли над вселенной. О, они заслоняют луну, они выше солнца...

— А-а! Но мои счеты с миром кончены! Совсем, совсем.

Миче уже умыла руки и ничего больше не боится. Ничего!

— Знаешь, сестра, теперь я могу пойти совсем голой! Да, да. Перед всеми. Среди бела дня и перед всеми — голой!

...Бедная! Бедняжка, милая! Да, она не вынесла своего страшного удела. Студентка все еще плакала, и слезы ее падали на пухлые руки Миче. И та притихла. А потом схватила голову студентки, прижала ее к своему голому плечу и задрожала как лист.

— Я не запомнила твоего имени. Ничего. Но знай, со мной уже кончено: сегодня вечером они убили пристава.

— Ну, убили, и что? Столько народу перебили! — Студентка недоумевала.

— В нашем дворе — в заднем — в саду — когда мы бежали. — Убили его!

— Кого?

— Пристава.

— Пристава? Кто? За что?

— Когда мы бежали... Убили его. Иско и другой, они его убили!

— Правда? Того длинного, который раньше служил пожарным? Его?

Миче кивнула, и в ее глазах застыл ужас, словно она представила себя убийцей.

Студентка всплеснула руками.

— Браво!

И принялась расхаживать мелкими шагами по подземелью.

— Так им и надо, кровопийцам! Аа-а, мы их уничтожим, всех до одного! До единого!

...Да, они уничтожат всех кровопийц. Чего только не натворили эти убийцы, чего только не натворили! Но теперь они увидят.

Миче положила руки под голову. Голос студентки глухо отзывался под сводами подземелья.

Здесь, вероятно, была турецкая баня, в этом подземелье. Или, может быть, это остатки римских катакомб. Впрочем, все равно. А своды уже обваливались когда-то — теперь подперты балками... завалены камнем и песком... Да... И могут опять рухнуть... Хорошо бы...