Хореограф - [44]

– Остынь!

Парень неловко плюхнулся в воду, вынырнул и, не оглядываясь, поплыл прочь от берега. Этот неожиданный и, казалось бы, немотивированный всплеск злости насторожил Залевского. Что он сказал или сделал такого, что могло обидеть? Или не сделал? Не сказал? Чего он ждет от Марина? Каких «человеческих» проявлений? Нет никаких абстрактных человеческих! Он не знаком с абстрактным человечеством. В его жизни все предельно конкретно. Есть определенные чувства, которые возникают у одного человека к другому, считал он, и продиктованные этими чувствами отношения! Вопрос только в том, готов ли один принять чувства другого, готов ли к отношениям. Совпали два человека в чувствах или нет. И, похоже, у них – все наперекосяк. Он, может быть, тоже хотел знать, как парень относится к нему, что чувствует, но полагал, что некоторые вопросы не следует задавать. Надо дать ситуации дозреть, и тогда ответ станет очевиден.

Расстроенный Залевский брел вдоль берега и вдруг застыл над взрывшей песок надписью:

«Я немножко счастлив?»

Эти слова, их смысл, несомненно, имеющий отношение к нему, и глубокий изогнутый окоп вопросительного знака привели Марина в смятение. Раз за разом пробегал он взглядом слова и увязал в этом знаке. Неужели он все испортил? Зачем ему понадобилась демонстрация собственного превосходства и бездумная попытка унизить парня? Что на него нашло? Нет, ничего такого у него и в мыслях не было! Или было? Да он просто играл с ним! Забавлялся. Увы, забавы сильных часто оборачиваются унижением слабых. И теперь этот волнующий субтитр выглядел полноценным кадром – напрасным шрамом, процарапанным на теле их общей Индии. Он упустил возможность ответить на этот вопрос, и вообще, он, похоже, упустил что-то важное и тонкое в их отношениях. Они оба могли бы испытать невероятное блаженство от взаимопроникновения – физического, психологического, духовного, а вместо этого он напоролся на надменную независимость юнца вкупе с неврастенической требовательностью.

Марин опустился на колени и тщательно выровнял песок ладонью. Он бездарно пропустил свой ход. Смотрел на свои руки. Вот они, его руки – сильные, умелые и ласковые. И в них нет ничего. Несколько минут назад этот человек уже был в его руках и даже не вырывался, как будто вдруг поверив в несущие его руки, доверившись им, но Залевский выбросил его в море, как щенка-выбраковку.

Хореограф обернулся и увидел, что мальчишка заплыл слишком далеко. Псих, разнервничался он. Это при его-то фобии! Где этот его инстинкт самосохранения? Детская месть: я умру – вы пожалеете! Он знал, что Аравийское море ведет себя, как океан. Очень сильно затягивает отходящая волна. Необходимо все время чувствовать дно под ногами. Куда его понесло? Что за нервный припадок? Придется как-то возвращать. Ах, да! Он же не терпит насилия… Но хорош был бы хореограф, если бы не смог совладать с психанувшим мальчишкой! Вот только излюбленные приемы в этом случае, пожалуй, не годились. Они вызывали стойкое сопротивление и нешуточную обиду.

Море сделалось неспокойным, увлекало свою добычу все дальше от берега. Залевский почти летел, мощно рассекая руками захлестывающие волны, боясь не успеть, потерять из виду и вообще потерять. Но ему удалось – он догнал беглеца. Молча плыл рядом, потом обогнал и развернулся к нему лицом. Увидел его покрасневшие глаза. От соленой воды? Или он плакал? Вспомнил глупо пропущенный жест – его ладонь, прижатая мальчишкой к сердцу. Как же так? Неужели ему в тот момент важнее было отыграться? Все-таки внутренняя борьба – самый травматичный вид единоборств.

Маневр удался – он отвернулся от Марина и направился к берегу. И море, наигравшись, успокоилось. Залевский двигался следом, чуть в стороне, стараясь не выглядеть конвоем. Как он намерен был возвращаться, если бы не Марин? Похоже, выбился из сил. Залевский подплыл ближе, подставляя плечо, но парень шарахнулся в сторону – не принял помощи. Он был теперь не один, и этого было довольно: его отпустило паническое состояние, утихла внутренняя истерика. А Залевскому уже виделось, как он выносит этот мягкий податливый комок страданий из пучины.

– Я буду звать тебя Му-му. Моя Муму, сиквел «Спасение», – пообещал он парню.

– Только попробуй.

– И что ты сделаешь? – усмехнулся хореограф.

– Точно утоплюсь. Или язык тебе отрежу. Будешь объясняться танцем. С кем на цыпочках, с кем вприсядку.

Залевскому показалось, что его поймали на горячем, на таком горячем, какому и названия нет.

– Лучше утопись, – ответил он. – И черт с ним, с сиквелом.

Выбравшись на берег, мальчишка обессилено рухнул на подстилку. И только теперь Марин заметил его кровоточащую сквозь налипший песок ступню. Принес в сложенных горстью руках морскую воду и вылил ее на ногу. На своде стопы обозначился порез.

– Что это? Меня укусила какая-то хрень? Нога начнет гнить и отвалится? – спросил юноша нарочито грубо, как показалось Залевскому, стараясь выглядеть невозмутимым.

– Не думаю. Скорее всего, ты порезался ракушкой. Кожа слишком нежная.

Хореограф ловко закинул парня на плечо и понес в дом.

– А-а-а!!! Мне неудобно! – кричал мальчишка. И в этом его крике не было протеста. В нем звучало плохо скрытое ликование: его несли сильные мужские руки.