Хореограф - [43]

«Взгляни, как солнце обольщает

Пересыхающий ручей

Полдневной прелестью своей…»

Быть может, именно этот малый являлся в прошлой жизни Ходасевичу «полдневной прелестью своей» (юноши? девушки?) и питал его пересыхающий ручей? Быть может, он в каждом перерождении своем приходит к поэтам, художникам, музыкантам и вдохновляет их. В каком обличии? Он теперь будет искать его лицо на всех портретах всех времен – от эллинских до нынешних.

Залевский зажмурился от наслаждения и острого желания сохранить картинку.

– Все, ты проиграл! – заявил мальчишка.

– А мы разве во что-то играли?

– Конечно! Нельзя безнаказанно смотреть в глаза. Кто моргнул, того съели!

В глаза! Смешно… Каких трудов, какого самообладания ему стоило отвести взгляд от белых плавок!

– Не подавишься? – усмехнулся Марин.

– Ладно, я только укушу, – согласился его спутник и, примерившись, лениво прихватил зубами плечо Залевского.

Ощущение оказалось совершенно новым для хореографа – его еще никогда не кусали. И теперь он не знал точно, как к этому следовало отнестись. Ему, пожалуй, было приятно, но действовало совершенно парализующе, как будто из слюнных желез этого неведомого существа в кровь Залевского попал нервнопаралитический яд.

Не дождавшись сопротивления, продолжения игры, не приглашенный разделить внутренний диалог хореографа с воображаемым поэтом, мальчишка потерял интерес и поднялся. Он стоял у кромки воды, продавливая теплую песчаную жижу между пальцами ног. Заметив, что Марин его фотографирует, влез на валун и принялся позировать, принимая позы картинные, лики отрешенные. Наверное, уже представлял, как станет баловать снимками своих поклонников и удивлять «желтую» интернет-прессу. Он слонялся по пляжу, писал что-то своими длинными пальцами на плотном влажном песке. Поглядывал на Марина при этом.

Мальчишка был одновременно угловат и грациозен, искренен и смущен. И весь калейдоскоп эмоций и настроений, вся его живая, свежая и ломкая пластика с резко взлетающими руками, словно швыряющими восклицательные знаки в конце фраз, необыкновенно увлекли хореографа. Только ему хотелось чуть более длинных и медленных линий, уверенных точек в конце строки. Но линии были рваные, а точки – внезапные, на полуслове. Казалось, его конечности не сопрягались, а жили какой-то отдельной жизнью. Это настораживало Марина, как всякая попытка обмануть. Хореограф был убежден, что между движением рук человека и свойствами его натуры существует самая тесная связь. Движение рук – это жест, а жест – эмоционально-смысловое проявление личности. А для вокалиста это еще и часть профессии, исполнительского мастерства. Хореограф подмечал, как руки певцов управляют их голосом: внешний жест формировал внутреннее чувство лада, чувство музыкальной формы. Движение, считал он, создает ткань реальности. Тела – челноки… И этот необыкновенный малый ткал для него какую-то новую реальность. Своими необыкновенными руками он приручал Залевского. Хореограф подмечал, как менялись его жесты в зависимости от места. На пляже он словно стремился заполнить собой бескрайнее пространство – руки летали резко, хаотично, аритмично, а в доме его жесты становились более упорядоченными и содержательными, в них появлялась воля, энергия, направленность и смысл. Они содержали вопрос, иронию, мысль. Они включали щелчком, давали старт. Такими руками рассыпать бы жемчуга. Колдовать. Ласкать в конце концов. А не подкреплять ими свой рассказ про «град размером с крысиное яйцо».

Сам же Залевский ловил себя на скрещенных на груди руках, и никак не мог открыться. Ему казалось, что, если он ослабит защиту, разведет руки, в тот же момент чужой хаос ворвется в него, выпотрошит нутро и поселится там, как хищный зверек в объеденном остове жертвы.

– Почему ты меня все время снимаешь?

Марину почудилось в его вопросе кокетство.

– Я коллекционирую пластику, мимику. Ты мне очень интересен в этом смысле.

– Только в этом?

– Ну, не только, – усмехнулся хореограф. Ему нравилось дразнить парня, откровенно напрашивающегося, как Залевскому показалось, на комплементы.

Мальчишка, не дождавшись пояснений, спросил в лоб:

– А в человеческом смысле я тебе не интересен? Только в профессиональном?

Хореограф рассмеялся его трогательному дознанию, почувствовал закипающую веселую злость и отработанным приемом перекинул истца через голову. Приземлившись на ноги, тот рассвирепел и бросился на Марина. Упредив движение противника, Залевский выбросил вперед руку и остановил его ладонью. И вдруг мальчишка накрыл его кисть своей рукой – прижал ее к сердцу. Это была совсем не та реакция, которую ожидал Марин, и он по инерции повторил трюк. Его охватил азарт! Ему казалось, что этот человек наконец-то в его власти. Мальчишка сорвался в немую истерику. Каждый его наскок хореограф, забавляясь, превращал в трюк. Наслаждался своей властью, своим физическим превосходством над ним, над его телом, испытывая чувство сладкой мести. Только старался не смотреть ему в лицо, потому что заметил, что у парня стал слегка косить глаз. Кажется, он распсиховался. Злился, но не отступал, словно щенок, вцепившийся в брючину. Опасаясь, что мальчишка всерьез завелся, что все это может закончиться плачевно, хореограф сгреб его в охапку и отнес в море.