Холодный город - [12]

— Ну что, товарищи, сдадим нормы ГТО? Побежали!

Серый с Димоном переглянулись, не понимая, и вопросительно уставились на Аполлионыча. Тот пожал плечами. Евтушенков достал из кармана зеленую купюру, скатал ее в трубочку, вставил в ноздрю и наклонился над столом. Прищурившись как снайпер, он на вдохе втянул крайнюю дорожку в себя и выпрямился, закрыв глаза. Следующим «бежал» комиссар. Он, в отличие от Евтушенкова, использовал стеклянную трубочку, которую достал из портфеля. Жмуриться офицер не стал, а просто расслабленно откинулся на стуле.

Серый и Димон озадаченно смотрели на оставшиеся дорожки. Иблисов с усмешечкой протянул им долларовую бумажку. Серый взял ее и начал неумело скатывать в трубочку. Потом встал и наклонился над гравюрой, не решаясь приступить к «пробежке». С гравюры на него смотрел козел с рогами, увитыми цветами. Вокруг козла — полуголые старухи, у каждой — младенец на руках. Надо было решаться. Пристроив трубочку в начало дорожки, он начал осторожно втягивать порошок в себя…

Волнение прошло. Наступила необъяснимая ясность мысли. Куда-то исчез озноб от прогулок на пронизывающем ветру. Тяжелый водочный дурман и усталость испарились, подхваченные свежим ветром, дующим из глубины коридора. Серый смотрел на развалившегося за столом комиссара и в полумраке отчетливо видел, именно видел, его прерывистое дыхание — трепетание густых волос в левой ноздре, биение пульса на шее и плавное шевеление орденских планок на груди. «Почему я не стал читать стихи? — с удивлением подумал Серый. — Я помню много стихов. Я могу сочинять экспромты, и каждый из них будет гениален…» Повернув голову, он с удивлением обнаружил, что огонь в тигле, где инквизиторы грели свои щипцы, разгорелся и осветил радужным сиянием уже совсем не страшное помещение, а лежащий на пыточном столе человек смотрит на него и улыбается. Серый подмигнул веселому подследственному, тот подмигнул в ответ и уже хотел что-то сказать, но в этот момент один из сидящих за столом монахов поднял голову и строго сказал:

— Невский проспект обладает разительным свойством: он состоит из пространства для циркуляции публики; нумерованные дома ограничивают его; нумерация идет в порядке домов — и поиски нужного дома весьма облегчаются. Невский проспект, как и всякий проспект, есть публичный проспект…

— Вы хотели сказать — проспект Двадцать пятого октября? — вежливо поправил его Серый.

— На время — десять, на ночь — двадцать пять! — жестко ответил монах. — И меньше ни с кого не брать!

— Понял — это из Упанишад, — догадался Серый, — люблю Стругацких.

— Очнись, сука, — ласково сказал мужик, лежащий на столе для пыток.

* * *

«Где стол был яств, там гроб стоит…»

Г. Державин. «На смерть князя Мещерского»

— Очнись, сука!

Серый открыл глаза. Перед ним дергалось в разные стороны перекошенное лицо Димона. Через пару секунд он сообразил, что это Димон трясет его голову, пытаясь привести в чувство. Тряска прекратилась и Серый сумел сфокусировать зрачки на одной точке. Сознание быстро возвращалось, но состояние безотчетной радости с той же скоростью покидало его. «Зачем нужно было меня будить?» — с досадой подумал он. Настроение катастрофически портилось.

— Жрать охота. Где тут кильки с яйцом были? — вспомнил он.

— Какие кильки! — заорал Димон. — Оглядись!

Серый обвел помещение глазами. Голые стены противного зеленого цвета, на потолке неприятно мигает лампа дневного света, забрызганная известкой, пол покрыт драным линолеумом «под паркет», деревянный барьер и исцарапанное оргстекло почти до потолка. Опустив голову, он увидел, что сидит на деревянной скамейке без спинки. Все это очень напоминало школьную раздевалку в физкультурном зале. Только пахло здесь не потом и резиновой обувью, а рвотой и мочой. Безумно ломило затылок. Стащив с головы шапку, он с удивлением увидел у себя в руке розовый берет Евтушенкова. Стало безумно жаль любимой шапки-петушка, за которую отвалил десятку со стипендии.

— Где это мы, Димон?

— Где, где… В двадцать седьмом!

Двадцать седьмое отделение милиции в переулке Крылова было хорошо известно в среде обитателей «казани» и «микроклимата». Здесь можно было оказаться за серьгу в мужском ухе, «пацифик» на холщовой сумке или значок «Make love not war!» на грязной кофте. На рабочих окраинах этих проблем не возникало — суровые парни в искусственных шубах сами «регулировали популяцию» и выделяться там из серо-черной толпы было небезопасно. Но Невский был зоной полусвободы, здесь были рестораны и яркие витрины, бесконтрольно бродили иностранцы и всякие непонятные личности с богемным прищуром. Рабочий паренек из Купчино тут чувствовал себя неуютно, как пресноводный карась, случайно угодивший в пеструю круговерть кораллового рифа — хотелось побыстрее вернуться в привычный и уютный мир бетонных коробок и пивных ларьков. Так что в центре Ленинграда борьбой с неформальными проявлениями на Невском приходилось заниматься не общественности, а милиции. Тучный силуэт майора Полищука из переулка Крылова был хорошо известен обитателям Невского. Его угощали дорогими сигаретами фарцовщики и как огня боялись «хиппи волосатые» и панки.