Холодный апрель - [66]

И вдруг Александр заметил, что едут они совсем другой дорогой, и вовсе даже не в город, а в сторону от него.

— Сегодня пятница, — сказал Хорст, заметив его внимание к дороге. — Хочу девочек за город вывезти. Вы не против прогулки?

— Да я что… А вы разве сегодня не работаете?

— Пасхальные праздники. Четыре дня… Я думаю, вам будет интересно.

— Да я что, — снова сказал Александр. — Мне все интересно.

— По горам погуляем. Красивые места. Замок на горе, старый, руины. Возле Ураха.

Александр заволновался, вспомнив, что Тюбинген, где была Саския, тоже в этой стороне.

— Урах — это на юге?

— На юге. Километров пятьдесят от Штутгарта.

— А Тюбинген… не по пути?

Хорст оглянулся на Эльзу и засмеялся.

— В стороне.

— А нельзя… заехать?

— Посмотрим…

И снова замолчали в машине. Даже пятилетняя Анике почему-то перестала прыгать на заднем сиденье. Или это только ему казалось, что все насторожились, недовольные просьбой? И Александр тоже молчал, чувствуя себя неловко. Была бы Луиза, — к Луизе он привык, — а этим что он? Незваный гость, да еще с претензиями.

Город Урах был маленьким и уютным. Поколесили по кривым улочкам, остановились ненадолго на площади, затем возле старого, но весьма ухоженного монастыря, затем возле речушки, бегущей вдоль тротуара в каменных берегах. Быстрая вода бурлила под широкими лопастями мельничного колеса, и колесо со скрипом проворачивалось.

Затем снова выехали на загородное шоссе. Вскоре «фольксваген» свернул с асфальта и побежал в гору по грунтовке, огибающей пологий склон. Справа простиралась обширная долина, слева громоздилась гора, поросшая густым лесом. Впереди показались небольшой домик с навесом открытого кафе и десятка два автомашин разных марок, стоявших двумя строгими рядами. Патлатый парень с сумкой через плечо остановил их, равнодушно бросил в сумку монеты, протянутые Хорстом, и пошел впереди машины показывать место парковки.

Анике выкатилась на лужок с такой радостью, словно никогда не видела зеленой травы. Зильке побежала за ней, Александр за Зильке, испугавшись, что девчонки убегут слишком далеко, и так у них сама собой получилась игра в догоняшки.

— Баловница ты, Анике, — по-русски сказал Александр, поймав наконец девчушку.

Она вырвалась и побежала к родителям, возившимся возле машины, с восторженным воплем:

— Баляница! Баляница!..

Дорога сначала вела по склону, пробивала плотный дубняк и еще какой-то безлистный разностой. Потом круто свернула, пошла в гору. И сразу изменился вид леса: теперь справа и слева, далеко отстоя друг от друга, словно мраморные колонны в храме, высились гладкоствольные буки. Солнцу было вольготно в этом лесу, вид ярко высвеченных белых стволов творил в душе праздник. Местами земля была густо усыпана желтой прошлогодней листвой, и там, где солнце пробивалось до земли, стволы буков, ветки и, казалось, сам воздух были пронизаны радостно-золотистыми отблесками.

Пока шли через этот храмоподобный лес, молчали. Даже малышка Анике перестала прыгать и кричать свое «баляница!». На высоте, перед очередным, еще более крутым подъемом, сели передохнуть на камни, густо обсыпанные желтой листвой. «Рыжая Швабия», — вспомнился Александру вычитанный где-то поэтический образ. И впрямь рыжая! Рыжая не только в пору осеннего увядания, но и зимой, поскольку снега тут редки. До новой зелени опавшая листва буков почти люминесцентной желтизной освещает леса.

— Красиво! — сказал Хорст.

— Красиво! — согласился Александр.

Восьмилетняя Зильке, сидевшая рядом, посмотрела на него, тряхнув головой, и пышные светлые волосы ее тоже блеснули золотом.

— Лореляй! — восхищенно сказал Александр и притянул ее к себе, рукой разворошил волосы. Зильке это понравилось, она прильнула к нему, замерла.

С высоты открывался чудный вид на долины, на зеленые увалы гор, так похожие на знакомые крымские. Белой тонкой полосой громаду соседней горы перечеркивал водопад. В синем безоблачном небе медлительными птицами парили планеры. Внизу, в долине, уже зеленой от свежей травы, пасся табун лошадей, и отара овец серой кляксой перетекала из одного места в другое.

— Не хочется верить, что вот этой красоты в один миг может не быть, — глухо сказал Хорст. — Представьте себе…

Александр представил… и пожалел Хорста: это же как жить с постоянным ожиданием беды, все равно — атомной или экологической. Это же как у религиозных фанатиков, ждущих конца света. Будет он или нет — еще вопрос, а жить уже неохота. И может быть, только сейчас как следует понял он великую силу надежды на будущее, какой пронизано все там, дома, в Москве. Ожидающий конца света — что он может? Это как анатом и в самой красивой женщине привычно видит прежде всего ее скелет… А с другой стороны, он задумался, поросячья восторженность — тоже ведь не выход. Остается все та же золотая середина, качели между плюсом и минусом, радостью жизни и тревогой за нее. Качаться, всю жизнь качаться! В одну сторону, чтобы не озлобиться, в другую, чтобы не превратиться в беззаботного идиота. Качели! Но ведь это и есть жизнь! Атомы в металлах и те все время колеблются и застывают в неподвижности лишь при абсолютном нуле. «Вечный бой! Покой нам только снится!» Вечный?!