Холодный апрель - [26]

— Александр, вы покажитесь нам, — пропела за занавеской Луиза.

Только теперь он спохватился, что вовсе не собирался покупать джинсы себе, но ему так захотелось посмотреть, как они выглядят на нем, что он тут же переоделся. Джинсы выглядели превосходно и сидели как влитые. С торжествующим видом он отмахнул занавеску, вышел.

Луиза любовалась им, будто произведением искусства, изваянным ею самою, девушка скромно улыбалась, стоя в сторонке, а он прохаживался взад-вперед, с наслаждением чувствуя, как ласково касается ног эта необыкновенная ткань.

— Сколько они стоят?

Ему самому было странно, что так поздно пришел в голову этот вопрос. Наверное, потому, что у нас о стоимости всегда спрашивают в последнюю очередь. Поглядел на этикетку и обомлел — 80 марок! Ему-то говорили, что тут джинсы можно купить за 30 марок, а тут — 80, по его капиталам — целое состояние.

— Пойдемте в другом месте посмотрим.

Луиза в ужасе закатила глаза.

— Что вы?! Здесь так нельзя! В этом магазине если уж пришли, то надо обязательно покупать.

Он вышел на улицу с пластмассовым хрустящим пакетом под мышкой и смешанным чувством в душе: с одной стороны — сплошное расстройство, с другой — сплошная радость от необыкновенных джинсов, от музыкальной тишины магазина, от волшебницы продавщицы, чья улыбка все стояла перед ним, не тускнела.

— Знаете что, — сказал он, — давайте я все-таки один похожу.

— Что вам еще надо?

— Сам не знаю. Погляжу — увижу.

Как было объяснить Луизе, что не привык он так. Дома в магазины он заходит чаще всего вовсе не затем, чтобы покупать, а чтобы посмотреть, не попадется ли что-нибудь этакое, чего давно не попадалось. Не дома, а в магазине определяется, нужна попавшаяся вещь или не нужна. Тут иначе, тут каждое утро вместе с газетами подсовываются в почтовый ящик красивые буклеты, на которых неподражаемые женщины и нереальные мужчины демонстрируют все, что душе угодно, — автомобили, мебель, хозяйственную утварь, обувь, одежду самую разную, вплоть до ночных сорочек и предметов, не предназначенных для всеобщего обозрения. И сообщается, что, заплатив столько-то марок, ты можешь стать таким же счастливо-красивым обладателем, как изображенные на картинках мужчины и женщины. И вот иная легковерная жена, глядишь, уже трясет за лацканы своего мужа, требуя денег, бежит в магазин, и, вернувшись, узнает у зеркала, что в купленном новом платье она вовсе не так красива, как на картинке. И вспоминает, что у нее в шкафу лежит другое платье, в котором ей даже лучше. Она, конечно, расстраивается, но лишь до следующего утра. Урок слишком часто не идет впрок…

Может, и не совсем так делаются тут покупки, но воспоминание о музыке и девушке-продавщице постепенно испарялось, а факт оставался: купленные не очень-то нужные ему джинсы пробили изрядную брешь в тощих финансах, и Александр поневоле переполнялся сарказмом.

Избавившись от Луизы, он долго ходил один по этим сияющим переулкам, стоял возле витрин, боясь заходить в магазины. Это было как в музее, переполненном вещами. Нужными и ненужными, всякими. Была обувь за двадцать марок и была за двести двадцать, рубашки за десять и за сто десять, часы за пятнадцать и за полторы тысячи. Товары переполняли витрины, проходы в магазинах, не умещаясь там, вываливались из раскрытых дверей на тротуары и лежали, стояли, висели тут вдоль стен. Люди ворошили эту уличную распродажу, выискивая, что подешевле. А в некоторых магазинах было пусто, и Александр без разъяснений понимал: тут свирепствуют цены ее величества моды.

Мучаясь нетерпеливым желанием поглядеть на этот блистающий содом вблизи, Александр придумал обезоруживающую фразу: «Их бин ауслендер. Их мёхте нур анзеен»[12]. С этой фразой, как с волшебным «Сезам, откройся!», он входил в магазины, и кидавшиеся к нему продавцы сразу отваливали: что толку от иностранца, который ничего покупать не собирается. В больших гешефтхаузах было проще. Там он вместе с другими покупателями терся у прилавков, копался в кучах маек, курток, мужских и женских туфель. В этих развалах были усредненные сниженные цены, и покупатели возле них соответствующие — попроще одетые, смуглолицые, говорящие не по-немецки, вероятно, иностранные рабочие. Его не смущала эта процедура выкапывания вещей из куч, поскольку был он тут не один. Временами усмехался, представляя себе, как сморщатся носики у некоторых знакомых женщин, когда он будет рассказывать о своих магазинных похождениях: походили бы сами без денег по этим магазинам, как минимум оказались бы в предынфарктном состоянии.

Что бы ни брал Александр — туфли жене или набор фломастеров за одну марку, — каждую покупку продавщицы или кассирши укладывали в пластмассовый пакет и вручали с неизменным «данке» («спасибо»), сопровождая эту простенькую процедуру обворожительной улыбкой. Когда таких пакетов набралось столько, что не убирались в одну руку, Александр запоздало вспомнил предупреждения знатоков: не торопись покупать, тратить деньги, — вырвался из объятий гешефтхауза и отдышался, стоя в простенке, где не было никаких витрин. И подумал: «Теперь бы самое время посидеть где-нибудь».