Ходи осматриваясь - [31]

— Это я, — отозвался я бодрым голосом. — Вот звоню — насчет повторения… Вы надумали?

— А-а… — Последовала мертвая тишина. Потом как-то безучастно сказала: — Знаете, все было действительно очень хорошо. Но… продолжать, наверное, не стоит.

Теперь уже я протянул:

— А-а… — И глупо брякнул: — Вы так думаете?

— Да. Мне кажется, так будет лучше.

Я неожиданно сильно расстроился. Но меня хватило не выплеснуть подступившее к горлу огорчение — я судорожно проглотил его и ровно пообещал на прощание:

— Я еще позвоню.

Из кухни донесся протяжный посвист чайника. Я поплелся туда. Мила подняла голову, окинула меня внимательным взглядом и поинтересовалась:

— Что-нибудь случилось?

— Да нет, — буркнул я. — Ерунда.

Потом я вспомнил о своей миссии утешителя и встряхнулся. Извлек из кейса неиспользованную коробку конфет. Мы засели за чай. Я тужился отвлечь ее — и себя, быть может, — от неприятных раздумий. Но тщетно. Это походило на беспомощные попытки лекаря разговорить тяжелобольного пациента. Одного я все-таки добился: заставил ее пожевать пару кусочков сервелата и запить чаем с шоколадкой.

Ушел я измочаленный — и физически и душевно. Подойдя к машине, поднял глаза на окно гостиной и кухни. Они уныло темнели, слепо отражая висящий напротив фонарь, — она повсюду погасила свет.

7

К утру подспудная мысль заявиться на похороны вызрела в твердое намерение. Я позвонил Саше.

— Опережаешь, — засмеялся он, услышав мой голос. — Не терпится, да? Как раз собирался связаться с тобой. Только что говорил с ребятами: не было их в Казани, ни твоей Тамары, ни покойного олигарха. По крайней мере, в последнюю неделю. Ну как, озадачен?

— Пожалуй, нет, — сказал я. — Даже не удивлен, чего-то подобного и ждал.

Я бегло описал вчерашние события, обойдя лирико-эротические моменты, и признался, что собираюсь в Облатовку. Нелепая слежка его изумила, и в точности, как накануне, он пробормотал:

— Чушь собачья. — Потом усомнился: — Если тебе не померещилось.

— Не померещилось, — возразил я. — Пока что манией преследования не страдаю.

— Ладно, не кипятись. Только вот, знаешь, все это может не иметь никакого касательства к исчезновению твоего приятеля. Рыльце у них у всех в пушку, им внимание прессы ни к чему. Отсюда и выход на твоего главного, так сказать, превентивные меры самозащиты. И идиотский «эскорт»…

— И выдумка про командировку? И это заявление с того света? И скоропостижная смерть Вайсмана?

— Согласен, — остановил он меня, — туману действительно много. Но нырнешь в него — неизвестно, где вынырнешь. Может оказаться: очень даже далеко от твоего Бориса. Ну а эти похороны, по мне, вообще дело зряшное. Чего ты надеешься вызнать?

— Не знаю сам. Покручусь — посмотрю…

Дорога была необременительной. Помаявшись немного в привычных заторах, я выехал на Кольцевую и уже через пятнадцать минут свернул на Минское шоссе, где стало повольготнее. Автострада на удивление оказалась не очень загруженной, мне даже удалось включить пятую передачу. Я позволил себе расслабиться и ровно катил по серединному ряду, без лишних маневров и дерганья. Размеренное движение действовало успокоительно. Удручало только небо: оно пучилось непроглядными тучами, которые, как смольный дым от бушующего где-то вверху пожарища, причудливыми клубами грузно нависали над горизонтом. Который день грозило дождем, и — по закону подлости — ливень мог грянуть совсем не ко времени.

Где-то за памятником Зое Космодемьянской мне предстояло съехать с шоссе на боковую дорогу. Я вовремя углядел героическую фигуру. Притормозил у поста автоинспекции и спросил об Облатовке. «Второй поворот направо», — уточнили мне. Я свернул по указке, попетлял километров десять между рощицей и лугами и увидел наконец вдали, прямо перед собой, небольшое селение. Затормозил. На расстоянии деревушка смотрелась как альбомная картинка: сквозь густые разлапистые деревья проступали приземистые домики и избушки с островерхими крышами в кольце частоколов и тынов. Слева на отшибе виднелось несколько разбросанных коттеджей — эдакие современные усадебки, обнесенные высокими заборами. В одном из них, очевидно, и готовился в последний путь безвременно почивший Вайсман.

Заезжать за справкой в деревню не хотелось. Но мне повезло. Рощица вдруг расступилась, открыв широкую грунтовую дорогу. Прямо по ходу метрах в пятистах одиноко маячило крохотное сооруженьице, похожее на часовню. Примыкающая к нему небольшая поляна была усеяна крестами, плитами и редкими решетчатыми ограждениями. Я догадался, что ненароком набрел на искомое кладбище. Зарулил на грунтовку, подъехал поближе и остановился у широкого забранного цепью входа.

Это был скромный ухоженный погост. Не таким представлялось место вечного упокоения современного финансового воротилы. На счастье, погост оказался не столь безлюдным, как выглядел издали: за решеткой в центре наблюдалось какое-то движение. Я вышел из машины и отправился туда. У свежевырытой могилы копошились двое мужиков в синих робах. Да, подтвердили они, будут хоронить Вайсмана — бааальшой человек, с матушкой рядом ляжет, скоро привезут. Я поблагодарил и возвратился к автомобилю. Развернувшись, покатил к рощице, где, отыскав удобную просеку, втиснулся между двумя дикими яблонями и выключил двигатель.