Ход Конём - [13]

— Да ты фаталист, малыш, как я погляжу, — хмыкнул Кэп, — не рановато ли тебе? Обычно в твоем возрасте человек надеется, что весь мир для него существует и вокруг него вертится. А у тебя вон как все запущено…

— Фаталист? — удивился Антон, — какой же я фаталист? Наоборот — я же говорю, что мы сами все веточки выбираем!

«Гм, смотри-ка, — отметил про себя Кэп, «фаталиста» мы знаем, в отличие от «ивзращенцев» и «каналитиков»… Какие-то избирательные пробелы в образовании налицо у нашего Валерия Михалыча…»

— Потому что «выбор»-то твой — сплошной обман, — ответил он мальчику, — если последствия твоего выбора заранее не известны, а после того, как выбор сделан, предопределены, и ты на них ни повлиять, ни отменить не можешь, то где же тут «выбор»? Одна иллюзия. Это все равно как, если б я тебе… мороженого купил. Шоколадного и… ты какое любишь?… ну, сливочного. И положил бы в две коробочки одинаковых, и закрыл так, что снаружи не отличишь. А потом дал бы тебе и сказал выбирай. Ты выбрал, например, правую коробочку, а там шоколадное. Это чей выбор получается? Твой или судьбы? Или мой?

— Конечно мой! — ответил Антон, не задумываясь, — ты же сам сказал, что я правую коробочку выбрал. Значит мой выбор. При чем тут судьба? А то, что я не знал какое в ней мороженое окажется, так это уже другой вопрос. Про судьбу же тоже не зря говорят Fortuna est caeca, — бросив быстрый взгляд на Копейкина, мальчик смутился и перевел, потупившись, — в смысле, судьба слепа… Это латынь.

— Quidquid latine dictum sit, altum videtur[64], - добавил он, хихикнув, — на латыни, все звучит глубокомысленно.

13

— Ты знаешь латынь? — «Не ребенок, а ящик пандорры!» — это тоже Валерий Михайлович тебя научил?

— Да, — ответил Антон виновато, — знаю. Валерий Михайлович говорил, что если уж учить языки, то надо начинать с латыни, потому что она — мать всех языков, которые стоит знать.

— «Всех, которые стоит знать»? А… какие ты еще знаешь? — спросил Копейкин подозрительно.

— Эээ…. еще… ну… Итальянский… Французский… Португальский… Румынский…. - перечислил мальчик медленно. Помолчал, будто раздумывая, стоит ли, и добавил, — ну и еще каталанский и сардинский немножко — только читать могу… а галисийский — тот же португальский, так что, тоже, наверное, можно сказать, что знаю.

«Ката… Каталанский, твою мать!» Копейкин был готов к чему-то подобному, но «каталанский язык»? — это его все-таки доконало. И еще галисийский, о котором и говорить-то не стоит, потому что он — тот же португальский. «Ну, блин, юный полиглот!»

— А английский? — спросил он, вспомнив как пытался заговорить с мальчиком в аэропорту, — как же ты их все выучил?

— А английского я не знаю, — сказал мальчик, — и немецкого тоже… Валерий Михайлович говорил, что на языки всяких варваров, вроде готов и вандалов, не стоит тратить времени. Да я и не учил специально… почти что. Просто Валерий Михайлович… он со мной каждый день на разных языках говорил. Понедельник на латыни, вторник — на испанском, среда — на итальянском… ну и так далее. Вот и привык постепенно…

Антон снова виновато улыбнулся. Почему-то, все время получалось так, что он зазнается или хвастается. Ему совершенно не хотелось потрясать нового друга своими знаниями… которые он, впрочем, и не считал таким уж выдающимися. Когда с тобой каждый день говорят на разных языках — поневоле выучишь, никуда не денешься, правда? Чем тут гордиться-то?

— Ну слава богу, — облегченно вздохнул Копейкин, — а я уж думал, что ты вообще все знаешь.

«Гм, строгие убеждения, однако, у этого Валерия Михайловича. Английский в наше время — «мировой язык». Самый полезный. А тут — надо же! — «готы и вандалы». Даже одного дня в неделю не нашлось. Зато каталанский… Ну зачем парню каталанский язык, спрашивается? Чтò он на нем читать собирается?»

— Слушай, малыш… а что на твоем кольце написано ты можешь перевести?

— Конечно, могу, — кивнул Антон, — In hoc signo vinces. «Сим победиши», — он хихикнул, — это примерно значит «знак победителя»… или «повелителя», ну, смотря о чем речь, понимаешь? Когда Константин дрался с Максенцием за Рим у Мульвиевого моста, ему было такое видение ночью. Горящий крест в небе. Вот такой, — он достал кольцо из кармана и показал Копейкину знак «лабарум», похожий на русскую букву «ж», с сильно вытянутой серединкой и петелькой наверку, как у буквы «Р», который был выгравирован по обе стороны от латинского изречения, — а под ним — надпись «In hoc signo vinces», ну в смысле, что он должен победить. А на утро, он побил этого Максенция, хотя его войско было намного меньше и хуже вооружено. А потом уже, через двадцать лет, он стал Константином Великим. И основал Константинополь. И Византию. А началось все с этого знака… Он тогда собирался отступить, потому что понимал, что слабее, но увидел знак и передумал. А если бы не увидел, то и Византии никакой бы не было, а значит и России.

— Понятно. Это и есть «судьба», о которой ты говорил, да?

— Да, только она обычно не такая… заметная. Даже у Константина, хоть он был и Великий, за всю жизнь один такой случай был, который всю историю определил на две тыщи лет. Но это не значит, что все остальные шажки малюсенькие, которые мы каждую секунду выбираем, что они не важные. Просто, мы не знаем в чем их важность заключается конкретно.