Хмельницкий. Книга третья - [7]

Наступил уже полдень, густой утренний туман рассеялся. Вдруг кто-то заметил, как с черниговской дороги свернули на их улицу забрызганные грязью вооруженные всадники.

А вскоре прибежал из дому и Григорий. Он пробился сквозь толпу людей к Богдану, дернул его за полу жупана.

— Уже вернулся… — кратко сообщил.

— Кто? — сразу не понял Богдан.

— Да казак, гонец твой вернулся из Киева. И не один, а с казаками или старшинами.

Во дворе матери Богдан прежде всего увидел сотника Юхима Беду. Он приветливо улыбался, идя навстречу Богдану. А поодаль хлопотали возле лошадей еще несколько человек. Одни казаки приехали или и старшины? Один из приехавших оставил своего коня и направился к Хмельницкому.

— Боже мой! Да не бурсак ли это Стась Кричевский?.. — воскликнул Богдан, протягивая руки.

— Он же, он, Богдан! Только… Где эта бурса, где эти подольские бубличницы, печерские послушницы?! Воюем…

— С кем, за что?

— Скорее сами с собой. А за что… Даже король этого сказать не сможет! Недавно и мы вот вернулись. Были на Дунае, уже и с французами… богов не поделили!

— Боги ведь едины и неделимы!

— Едины. А в трех лицах, забыл? Священное писание забывать стали, Богдан!..

— Но на Дунае ходила молва, Стась, что только земные боженята никак тиары не поделят, за самого старшего среди богов жизнь свою отдают. Ах, да ни дна им, ни покрышки. Хорошо, что ты наведался к нам, в эту спасительную глушь.

— А не нагрянет ли к нам эта беда из-за Дуная?

— Возможно, нагрянула бы… Да хватит уже об этом, пусть сами короли гасят эти пылающие жертвенники. Ведь встретились старые друзья! Словно вместе с этой весной, дорогие мои друзья, вы вернули дни прекрасной юности…

8

Юхим Беда посторонился, и растроганный до слез Богдан увидел казака Данила Нечая, забрызганного грязью, с подоткнутыми за пояс полами жупана, с саблей на боку. Молодой, задорный, как говорится, ладно скроен и крепко сшит, он нерешительно приблизился к Богдану, чтобы поздороваться. Черные глаза его, как у турка, воскресили в памяти Богдана страшные дни плена.

Богдан вздрогнул, словно хотел избавиться от нахлынувших воспоминаний, поздоровался, прижимая к груди коренастого юношу. А к нему уже подходил Роман Гейчура.

— Вот так день!.. Ну и гости! Здравствуй, брат Роман. Кого-кого, а тебя, Гейчура, никак не ожидал встретить тут! — искренне признался Богдан, как родного обнимая и целуя бойкого казака.

— Золотаренко Иван тоже хотел с нами, да есаулы…

— Казацкие дела, брат Богдан, — вмешался Беда. — Неспроста и мы приехали к тебе в такую распутицу. Полковник Золотаренко сказал нам: мол, везите писаря на Украину, чтобы коронные гетманы не выкрали его у нас, как нечистый гадалку.

— Ха-ха-ха! Как гадалку, чтобы ведьмой обернулся!.. Ха-ха-ха, ну и Золотаренко… Неспроста, говоришь, Юхим. Да разве мы когда-нибудь сложа руки сидели? Зря беспокоитесь, братья. Сам присматриваюсь, какого бы нечистого со всеми его ворожеями выкрасть, если бы это хоть как-то улучшило жизнь наших людей… Но я рад, друзья, что хоть эти дела заставили вас повидаться со мной. Увидел я, Стась, как живут люди и у вас в Белоруссии. Что украинские хлебопашцы, что белорусские — голь перекатная. Вижу, что и ты воюешь, за Дунаем побывал… Мечтал и я об этом, часто вспоминая о наших с тобой встречах. Но поступить разумнее, чем ты, я бы не смог.

А рядом с ним до сих пор еще стоял, смущенный, как девушка, Данило Нечай. Трагическая смерть его матери-турчанки на всю жизнь оставила след в сердце Богдана.

— Иджим сикильмаджа башлади…[2] Фу-ты, с ума сошел я, что ли, извини — что-то вдруг, брат, турецкий вспомнил! Не могу забыть твоей матери, Данило. Чем-то близка была и мне эта женщина. Она, как сестра, как мать, лечила мою раненую руку! Я рад твоему приезду! Спасибо, что навестил. Ты теперь настоящим казаком стал!.. — И еще раз схватил его за плечи, тряхнул, а потом тепло обнял.

Вот так гурьбой и ввалились в хату. Матрена, еще не окрепшая после болезни, но уже хлопотавшая по хозяйству, пригласила всех к столу:

— Прошу славное казачество к столу. Для меня сегодня словно престольный праздник — столько дорогих гостей съехалось с Украины! Знаю, что хотите увезти самого дорогого моего гостя, но такова уж доля матерей. Угощайтесь на здоровье! Наливай, Зинько, товарищам, и закусывайте чем бог послал.

А бог, ради страстной недели, послал и жареную свинину, и жбан горилки. Мать не могла наглядеться на Григория, который не отходил от старшего брата, льнул к нему, как к отцу.

«Отец, отец!» — только вздохнула. Когда же человеку и радоваться, если всю жизнь только и вздыхаешь. Ведь казачка она! И принимает у себя таких орлов, славных казаков! И самый славный среди них — ее сын, писарь реестрового казачества! А как он беседует, какие разумные советы дает воинам! Умеет поговорить с каждым в отдельности и со всеми вместе.

— Больно ты шустрый, Роман, всегда торопишься, — упрекнул Богдан Гейчуру.

— Да, приходится спешить… Когда прижимают нашего брата да ярмо накидывают на шею, как тому волу. Не спешим, друг Богдан, а опаздываем. Вон Потоцкий что творит на Украине, шляхтичи и жолнеры, словно ненасытная саранча, налетели на нее! А мы… спешим. Может быть, и поторопился: коня твоего все-таки отослал коронному гетману!