Утро.
Во всем утро — в природе, в человеческой душе.
Ранняя весна…
Вот уже несколько дней, как нет здесь больше утренних заморозков. В последний раз легкий заморозок вспыхнул на мгновенье перед тем, как из-за гор выкатился огненный диск солнца, и тотчас пропал, будто мотылек на пламени свечи. Пропал на целых девять месяцев!
Утро ранней, нежно зеленеющей весны.
К железнодорожной станции города Намаджана подъезжали четыре двухколесные арбы, разукрашенные яркими ферганскими узорами. Пожилые аксакалы-арбакеши ничуть не беспокоились, что в дороге запылятся их новенькие, праздничные чапаны, утратят снежную белизну чалмы, торжественно окутывавшие их головы. На хороших лошадях, запряженных по одной в каждую арбу, они лихо сидели в старинных тамерлановских седлах, опираясь ногами на оглобли. Арбакеши подъезжали к вокзалу с не меньшей гордостью, чем подъезжал бы к нему энтузиаст-машинист на паровозе новейшей серии.
Ехали они по степи, со стороны гурум-сарайской и чадакской дорог. Лошади были вспотевшие, измученные. Высокие колеса арб вертелись меланхолически медленно, и казалось, что их владельцы путешествуют еще со времени похорон последнего фараона в египетской пустыне и, не спешат завершить это путешествие.
Однако они торопились. Вернее, поторапливал их единственный пассажир, сидевший на передней арбе. Он тоже был узбек, но не поджимал под себя ноги калачом, а сидел на кожаном чемодане, перевязанном ремнем. Его чемодан оставлял впечатление чего-то древнего, и казалось, в руках нескольких поколений заядлых путешественников по меньшей мере трижды объехал земной шар: от замков не осталось и следа, кожа давно потускнела, он потерял форму и превратился в обыкновенный кожаный хурджун.
Владелец чемодана был широкоплечий и стройный молодой мужчина, с энергичными чертами лица, задумчивыми черными глазами, которые, казалось, вот-вот вспыхнут и зажгут неосторожное женское сердце.
Время от времени он поглядывал на ручные часы и обращался к арбакешу на отличном узбекском языке с одной и той же, словно заученной, фразой, советуя ехать быстрее. Арбакеш устремлял свой взор на пассажира и, приветливо улыбаясь, внимательно его выслушивал. Затем он переводил взгляд на арбакешей, ехавших позади, на солнце, уже ощутительно пригревавшее, и движением ног понукал вспотевшего серого коня.
Наконец наши путешественники остановились возле станционного тупика, напротив вокзала.
Они не подъехали к станции, где уже поджидали поезд десятки извозчиков. Тут же обособленно стояли арбакеши. Полинявшие узоры на арбах свидетельствовали о том, что их выезды являлись ежедневным прозаическим средством заработка.
Этого нельзя было сказать о четырех только что подъехавших разукрашенных арбах. Их возницы разговаривали между собой почти шепотом, почтительно поглядывая на своего единственного пассажира в европейском хорошо сшитом костюме.
Пассажир провел рукой по своей роскошной шевелюре, стряхнул с нее степную пыль и, не сказав никому ни слова, направился по полотну железной дороги к перрону вокзала.
— Гражданин, эй вы, гражданин без фуражки! — окликнул его начальственным тоном вокзальный милиционер. — Хождение по путям строго воспрещается. Гражданин, я ведь к вам обращаюсь.
«Гражданин» осмотрелся вокруг, покорно улыбнулся, однако не остановился и продолжал идти своим путем.
— Больше не буду! — крикнул он.
— Что не буду? Когда? — переспросил его милиционер. — Говорят вам русским языком, что ходить по путям запрещено.
— Ну, ясно! Товарищ милиционер, я нездешний. Я очень спешу. Возьмите с меня штраф, отругайте всласть, но я должен торопиться. Ташкентский поезд еще не прибыл?
Милиционер растерялся. Стоявший перед ним узбек держался просто и вместе с тем уверенно, безупречно владел русской речью. Наверное, это был не простой дехканин, а какое-то ответственное лицо.
— Зачем ругаться… Да только не полагается посторонним ходить по путям. Конечно… если человек спешит, какие тут штрафы? А поезд сейчас должен прибыть.
Милиционер почтительно взял под козырек и на всякий случай выпятил грудь, то ли заботясь о служебной выправке, то ли невольно стараясь быть похожим на своего статного и сильного, широкоплечего собеседника.
А тот все так же спокойно шел к перрону. Раздался гудок паровоза, из-за поворота появился поезд, он шел быстро, не сбавляя хода, будто собирался проскочить эту станцию без остановки.
— Это тоже отменим. Будут останавливаться, как на узловой или на столичной станции, — тихо проговорил узбек.
Он провел рукой по волосам и застегнул пуговицу на пиджаке. Проходя мимо озабоченного дежурного по станции, на миг остановился, словно собираясь заговорить с ним, но тот был занят своим делом, спешил, и путник двинулся дальше, навстречу поезду.
Задержался он только в конце перрона. Мимо прогремел паровоз; зашипели пневматические тормоза, полетели искры с зажатых колодок, заскрипело сцепление. Поезд остановился.
Еще двигались вагоны, а из последней теплушки ловко соскочил мужчина чуть помоложе и ростом пониже узбека. Они бросились навстречу друг другу:
