Хлеба и зрелищ - [11]

Рядом со мной сидел Лунц, и его мышиная мордочка выражала удовольствие; он рассказывал о своем «Исследовании о марафонском беге». Да, он проверил дистанцию, все правильно! Подтвердил по также и смысл марафонского бега — надо было передать весть о победе. И шепотом, прикрыв ладошкой рот, прошептал:

— Победа, победа в спорте достигается без всяких военных средств, но по сокровенной, по самой исконной своей сути спорт, очевидно, был когда-то военной тренировкой, а каждое спортивное состязание — военными маневрами. Греческие спортсмены так к этому и относились.

Лунц сказал:

— Почему Гектор был убит под стенами Трои? Потому что сердце у него было не такое выносливое, как у Ахиллеса. Гектор недостаточно добросовестно тренировался.

Лунц хотел знать мое мнение на этот счет. Я сказал, что давно убежден в том, что в спорте люди ищут возможность самоутверждения. Спортсмены выступают, рассчитывая на это, а зрители симпатизируют тому, кто может победить. Стремление к победе должно быть у каждого, плюс азарт — без него состязания гроша ломаного не стоят.

Когда Бетефюр попросил тишины и начал свою речь, я встал и вышел в уборную. По дороге я прихватил Берта. Какой взгляд бросил нам вслед Бетефюр, когда мы выходили! Я думал, от изумления он потеряет дар речи, но он взял себя в руки.

Домой мы собрались далеко за полночь. Виганд передал Берту расписание тренировок.

— Теперь мы будем усиленно тренироваться, готовиться к большому чемпионату.

Берт сунул бумажку в нагрудный карман, и мы ушли. После дождя ночь была свежей, прохладной и ясной. Именно в ту ночь все и началось. Мы вместе вышли из порта и зашагали по пустынным улицам, тускло поблескивающим после дождя. Даже если бы еще ходили трамваи, мы все равно пошли бы пешком. Стук наших шагов вселял в нас чувство радости, мы казались себе единственными хозяевами этого города. Пустые конторы, грозная мрачность биржи. Мы не встретили ни одной живой души, даже сторожа. Да, мы чувствовали себя так, словно весь мир вымер, а мы единственные остались в живых и шагаем этой прохладной ночью по умытым дождем улицам. Но вот за ратушей Берт остановился, рука его взметнулась вверх — беззвучный сигнал, потом рука осторожно втолкнула меня в темноту под арку. Берт кивком показал мне, куда смотреть, и тут я увидел рядом с витриной ювелирного магазина неподвижный силуэт прислонившегося к стене человека. Нет, я не заметил бы его, если бы Берт не остановился. Человек не двигался. Мы стояли за пилястрой и наблюдали за ним, но он не двигался. Берт потихоньку вывел меня из-под арки, мы снова очутились на улице, медленно пошли к ювелирному магазину, и тут меня пронзил страх, пронзил страх, когда незнакомец вдруг оторвался от стены и пустился бежать. Я услышал свистящий шелест его прорезиненного плаща, в какой-то миг услышал его прерывистое дыхание. И в ту же секунду пустился бежать Берт. Непроизвольно и инстинктивно, словно между ним и незнакомцем была тайная связь и бегство того вызвало у Берта безусловный рефлекс преследования. Берт мчался за убегавшим. Может, это был вор, может, мы ему помешали, хотя стекло витрины не было разбито. Незнакомец промчался мимо островка безопасности для пешеходов, побежал было по мосту, но повернул обратно, заметив, что Берт вот-вот догонит его. Среди магазинов ему легче было скрыться. Но незнакомец не подозревал, кто его преследует. Берт приближался огромными скачками, охотник, использующий свое жуткое превосходство. Возле островка безопасности Берт почти нагнал вора. Он бежал за ним по пятам. Он мог бы дотронуться до него рукой, но не сделал этого, нет, нет, он не схватил его, не задержал, у него были другие намерения: Берт хотел его затравить. Я опять услышал хриплое дыхание незнакомца, когда они пробегали мимо меня. Берт, преследовавший вора, бежал легко, и мне казалось, будто я вижу на лице Берта выражение злобной радости. И только возле ратуши, когда беглец уже едва передвигал ноги, Берт оставил его. Вернулся обратно, и я увидел, что он очень доволен собой.

— Крепко будет сегодня спать, — сказал Берт.

А я молчал всю дорогу, провожая его до поселка, где у Берта была маленькая хибарка. Заходить к нему я уже не стал.

— Хорошо, что мы с тобой встретились, старина, — сказал Берт. — Думаю, об этом мы еще не раз вспомним. Я попытаюсь стать бегуном.

Я сказал:

— Ты уже стал им, Берт. Но возможности твои еще не исчерпаны. Во всяком случае, завтра вечером ты сможешь увидеть свое имя в газете.

Потом, уже идя по саду, он попросил:

— Заходи как-нибудь в наш спортклуб. И помоги мне немножко. Вместе мы сумеем кое-что осуществить.

Именно тогда я впервые упомянул его имя в газете.

…Теперь мне уже не придется этого делать. Сегодняшний бег принесет ему поражение. Это его последний бег. Бег на пороге забвения. Его отчаянный рывок был бунтом против расставания со спортом. Пятнадцать метров отделяют его от группы бегунов, которую все еще ведет Муссо, смуглый спортсмен из Италии. Нет, Берт Бухнер не взойдет на пьедестал почета, не получит медали, ничья рука не пожмет его руку; он потерпит поражение, сойдет со сцепы, в лучшем случае, о нем останется доброе воспоминание, которое в спорте стоит ровно столько же, сколько сломанный бамбуковый шест для прыжков в высоту.