Хлеб наш солдатский - [8]

— Все сполна используйте в беседах. Каждый воин должен знать, с каким врагом встречается лицом к лицу, что ожидает его родных и близких, если захватчик будет безнаказанно шагать по нашей земле, — напутствовал я политработников.

К сожалению, не во всех ротах, взводах мы успели провести такие беседы. Поздно вечером командиров и комиссаров полков вызвал комкор Д. Д. Лелюшенко. Совещание длилось всего несколько минут.

— Наступление фашистов предположительно начнется рано утром, — сказал командир корпуса. — Огня не открывать до сигнала зеленой ракеты. По сигналу — огонь из всех имеющихся средств.

Возвращались в землянку возбужденные. Антонов взял меня под руку.

— Этот бой надо выиграть. Во что бы то ни стало. Он, если хотите, имеет психологическое значение. Кстати, вы поинтересовались, как накормлены солдаты? — спросил командир полка и, когда я утвердительно кивнул, продолжал: — Это очень важно. А то в такой заварушке мы иногда забываем, что красноармейцев, сержантов, командиров надо кормить в любой обстановке…

Признаться, с первых дней совместной службы с полковником Г. В. Антоновым я обратил внимание на то, что он глубоко вникает в любые вопросы, связанные с обучением, воспитанием, бытом, отдыхом личного состава. Он не вмешивался в дела политработников, не навязывал им свою волю, а тактично подсказывал, какие вопросы надо решать, советовал, как это лучше сделать. Когда же наши точки зрения расходились, он не давил своей властью, а спокойно, терпеливо убеждал, в чем я не прав, так же спокойно выслушивал мои доводы, объяснения и, если видел, что стою на правильных позициях, открыто признавал свою ошибку. Это, безусловно, укрепляло наши взаимоотношения, веру друг в друга, взаимное уважение. С Антоновым действительно, как я теперь убедился, было приятно работать.

Убедился я и в другом: у Антонова в любой обстановке, в любой ситуации на первом плане был человек. Ничто его так не раздражало, как пренебрежение интересами подчиненных, беззаботное отношение к нуждам командиров и красноармейцев.

Командир полка ежедневно интересовался, в каких условиях живут воины, как обеспечиваются положенным имуществом, сытно ли накормлены. И не жди от него милости тот, по чьей вине боец не получил всего, что ему полагается.

Я никогда не видел Антонова возмущенным, никогда не слышал, чтобы он на кого-то повысил голос. И только однажды был свидетелем, как полковник вышел из себя.

Еще до начала войны однажды мы после отбоя проходили по казарме. Некоторые красноармейцы уже спали, некоторые просто лежали. Командир полка остановился у одной из коек, отбросил одеяло, которым был укрыт солдат.

— Это что такое? — голосом, не предвещавшим ничего хорошего, спросил он у командира роты, сопровождавшего нас. Я увидел, что солдат лежит на матрасе, не застеленном простыней.

— После бани не успели получить белье, — попытался оправдаться командир роты. — Кладовщик ушел домой.

— Вызвать. Немедленно! — Он резко повернулся и пошел к выходу. — Это черт знает что! — уже не сдерживая себя, возмущался он, когда мы возвращались с обхода. — Кладовщик, видите ли, ушел… Из-за одного вся рота осталась без чистого белья. Наказать, примерно наказать виновных. Чтоб и другим неповадно было…

* * *

…В землянке меня ожидал политрук одной из рот. Он подал небольшой лист бумаги.

— Это обращение ко всем бойцам полка. Красноармейцы сами предложили.

Я быстро прочел.

Сейчас трудно восстановить в памяти точный текст обращения, но смысл его помнится. Воины одного из отделений призывали товарищей отомстить за смерть и муки советских людей, за поруганные города и села, временно оказавшиеся под пятой оккупантов. Обращение было написано очень просто, но так, что брало за сердце.

— Молодцы! Это то, что надо! — сказал я политруку. — Это немедленно надо прочитать во всех ротах.

…Едва забрезжил рассвет, фашисты начали атаку. Без единого выстрела, без техники, они шли в полный рост, не ожидая встретить сопротивления.

Я был в пулеметном гнезде на правом фланге полка, Антонов — на левом. В какой-то момент мне показалось, что мы находимся не лицом к лицу с лютым врагом, а на необычном параде. Ни свиста пуль, ни разрывов снарядов.

И вот Первые ряды атакующих гитлеровцев вошли в воду. До них — считанные метры. Четко различаются даже лица вражеских солдат.

Красноармеец-пулеметчик поворачивает ко мне испуганное, бледное лицо.

— Они же рядом! — не слышу, а только улавливаю по движению его бескровных губ.

— Не стрелять! — приказал я как можно спокойнее. — Ждать команду.

Взметнулась вверх зеленая ракета и, очертив полукруг, упала в реку. И с этой секунды началось… Воздух содрогался от свиста пуль, разрывов снарядов…

Позже я пытался восстановить в памяти какие-нибудь особо запоминающиеся события этого дня и не мог. О чем бы ни думал, видел перед собой лицо пулеметчика. Таким, каким врезалось оно в мою память и перед боем, и в ходе его, и после боя. То совершенно белое, то разгоряченное, потное, потемневшее. И слова, сказанные им после того, как немцы отошли на прежние рубежи:

— Вот так и будем бить.

К вечеру стало ясно, что фашисты отказались от удара в лоб. Следовало ожидать их атак с флангов.