Хлеб наш солдатский - [6]

Когда высказал все это Лепилину, тот помолчал, поднялся, прошелся по комнате, остановился возле жены, сидящей за столом, положил на ее хрупкие плечи свои огромные руки.

— Посмотри на этого человека, Тоня. Похож он на нытика?

Тоня молча и растерянно улыбнулась.

— Нет, не похож! — ответил сам себе Геннадий. — А послушаешь его — диву даешься. Всего он боится, во всем сомневается. Ну какой же это будет политработник! В Москве есть Военно-политическая академия имени Ленина. Так что держи, Федор, курс на нее. Поучиться там — и моя большая мечта…

Позже, в 1939 году, уже будучи слушателем заочного отделения этой академии, я не раз вспоминал тот вечер и нашу беседу.

* * *

Годы работы в железнодорожном парке, учебы в академии стали для меня хорошей школой в смысле приобретения не только теоретических знаний партполитработы, но и практических навыков, умения разбираться в обстановке, находить тропинку к сердцам людей. Мне довелось в те годы общаться с таким признанным и уважаемым политработником, как начальник политотдела спецчастей Калининского гарнизона полковой комиссар Петр Ермолаевич Сухарев. Человек огромной воли, большой души, обаятельный, он притягивал к себе людей, и они шли к нему, обращались по любому вопросу. Для каждого он находил нужное слово, каждому уделял столько внимания, сколько требовалось.

С нами, молодыми политработниками, Сухарев был всегда ровным, тактичным, внимательным, учил нас упорно, настойчиво, по-отцовски заботился о нашем отдыхе, быте.

Однажды Петр Ермолаевич вызвал меня к себе. Это показалось мне плохим предзнаменованием. Обычно начальник политотдела сам приезжал в парк, знакомился с моей работой и здесь же решал все вопросы.

Прибыв в политотдел, я зашел к политруку Михаилу Георгиевичу Соболеву, бывшему тогда помощником начальника политотдела по комсомольской работе, спросил, зачем требует меня Сухарев. Михаил Георгиевич сразу же уловил мою тревогу, заулыбался:

— Не знаю, зачем тебя вызвали, но могу заверить, что не для «бани». В таких случаях Сухарев разбирается на месте, там же и стружку снимает, если требуется…

— Вот что, Саушин, ты уже приобрел опыт работы. Не пора ли послужить тебе в боевых частях? — обратился ко мне полковой комиссар, как только я зашел в его кабинет. — Понимаю, здесь работа тоже очень нужная, важная, но засиживаться на ней не следует. Я порекомендовал тебя в двадцать первый мехкорпус комиссаром отдельного танкового полка. Командует им Георгий Васильевич Антонов. Опытный и умелый командир. Работать с ним — одно удовольствие.

Я уже был у двери, когда Сухарев окликнул меня. Быстро подошел ко мне, остановился рядом.

— Не думаю, что вам нужно объяснять, что к чему… Портится погода. Тучи собираются. Возможна гроза. И очень скоро.

Шел апрель 1941 года. Ярко светило солнце. Никаких туч, ни малейшего признака грозы. Теплый весенний день. Понятно, о какой грозе говорил начальник политотдела. Обстановка в мире с каждым днем становилась все тревожнее. Я уезжал туда, где, если что-то произойдет, предстояло в числе первых встретиться с врагом.

* * *

Полковник Г. В. Антонов не выразил особого восторга в связи с моим приездом. Он сухо пожал мне руку, пристально посмотрел в глаза.

— Будем работать вместе. Располагайтесь. Отдохните с дороги и потом заходите ко мне, — резко, отрывисто сказал он и повернулся к товарищам, находившимся в кабинете.

«Сухарь! — с обидой подумал я, вспомнил слова Петра Ермолаевича о том, что с Антоновым работать одно удовольствие, и с горечью усмехнулся про себя: — Перетерпим и это удовольствие».

…Сколько раз давал себе слово не поддаваться первым впечатлениям о людях — ведь уже обжигался! И вот снова! Почему, собственно, полковник должен плясать от радости, если ты приехал? Чем он не угодил тебе? Скорее — наоборот. Все приготовлено, честь по чести. И видимо, не без его участия… Я поругивал себя, устраиваясь в отведенной мне комнате.

Едва успел умыться и побриться, как в дверь постучали. Зашел Г. В. Антонов. Небольшого роста, плотный, подвижный, он теперь улыбался, обнажая до самых десен белые, ровные зубы. «А улыбка у него приятная», — сразу же отметил я.

— Приглашаю в столовую. Там обо всем и поговорим, — сказал командир полка, по-прежнему пристально разглядывая меня. — О вас я уже кое-что знаю. Прибыли вы в горячее время. Работы у нас много. Позже я введу вас в курс дела. А теперь идемте. После обеда вас приглашает комиссар корпуса бригадный комиссар Бабийчук.

И снова я обратил внимание на то, что говорит полковник порывисто, рублеными фразами, не используя ни одного лишнего слова. Даже пока мы дошли до столовой, Антонов успел, конечно, в общих чертах рассказать, чем занимается полк, какие задачи решает, с какими людьми придется иметь дело, на что мне сразу же необходимо обратить самое серьезное внимание.

После ужина мы остановились у крыльца столовой. Мимо проходили красноармейцы, молодцевато отдавая нам честь. Георгий Васильевич молча, с какой-то задумчивостью смотрел каждому вслед, потом так же задумчиво сказал:

— Хороший народ. А вот знаний у многих маловато. Нелегко придется осваивать сложную технику. Наша задача — помочь им. И надо торопиться. Очень надо. Пойдемте, я провожу вас… На днях выезжаем в лагеря, — говорил полковник, когда мы шли к штабу корпуса. — Нагрузку людям дадим полную. Объясните каждому, что к чему. Времени у нас в обрез, а сделать надо многое. Тот, кто раньше, кроме лошади и телеги, ничего не видел, должен за короткий срок освоить машины. Это нелегко.