Хитросплетения - [13]

Таким образом, получается, что дом был пуст. Если говорить откровенно, должен признаться, что мадам Мило не ладила со своей квартиросъемщицей. Вы знаете, как это бывает: две женщины, одинокие, больные…

Короче, одна старалась сделать жизнь другой невыносимой. У меня по этому вопросу есть свидетельство сиделки и горничной, которая приходила три раза в неделю к мадам Мило. Похоже, у той был очень трудный характер. Я скорее подозреваю, что нарождающаяся слава ее сына немного вскружила ей голову. Для нее это стало прекрасной возможностью получить реванш! Она считалась только со своим сыном. Это даже послужило поводом для развода.

— Какого развода?

— Как? Вы не знаете?.. Три года тому назад мадам Мило повторно вышла замуж за некого Антуана Гюрда, бывшего государственного чиновника, вышедшего на пенсию в результате ранения на войне. У него нет одной руки. Впрочем, прекрасный человек. Но у него с Мило совершенно не ладилось, уж не знаю из-за чего. Он ушел в прошлом году, и заговорили о разводе.

— Предполагаете, что он мог оставить себе ключ от квартиры?

— Вполне возможно! Правда, это нисколько не объясняет, каким образом он сумел бы осуществить убийство жены… И потом, я вам сразу же дам справку, что вчера вечером Гюрд присутствовал на встрече ветеранов своего полка в «Кафе-дю-Сикль» в районе Порт-Майо. Можете проверить, как сделал я сам. С десяток свидетелей повторят вам, что он не двинулся с места с половины десятого и до полуночи. Вам известно расстояние от Майо до Сен-Манде…

— А квартиросъемщица, эта госпожа Ландри? Можно ли утверждать, что она не спускалась вниз?

Комиссар пододвинул мне свою пачку «Голуаз».

— Думаю, да, так как сиделка перед этим дала ей сильное успокоительное… Я забыл название препарата, но вы увидите рецепт… Наконец, мадам Мило, конечно же, не открыла бы своей квартиросъемщице. Тем более что дверь нашли запертой на ключ.

— И что же?

— Так вот, речь идет о самой что ни на есть естественной смерти, как я уже говорил. Не понимаю даже, с чего столько суеты. Ну да, ведь Мило теперь знаменитость!

Он хлопнул ладонью по пачке газет и пожал плечами. Мне не оставалось ничего больше, как посетить квартиру, но я склонялся к тому, что не обнаружу там ничего интересного. Мило присоединился ко мне, потому что он хотел показать мне ружье. Маленькое ружье с грубо вырезанным прикладом. Пружина в нем давно оборвалась. Мило держал его в руках с каким- то почтением.

— Мама лежала здесь, — сказал он. — Как раз между дверью в свою комнату и дверью в мою. Она лежала на боку, вот так…

Он вытянулся на паркете, прижав к себе ружье, потом он поднялся пружинящим прыжком.

— Бедная мама!

Я чуть было не выдал ему парочку нелицеприятных слов. Я вполне допускаю сентиментальность, но не люблю эдаких атлетов, которые после соревнования, в котором они дали волю своим самым животным чувствам, делают прессе заявления типа: «Я очень рад за моих друзей, жену, мать…» И у меня было такое впечатление, что Мило немного рисовался своим горем, что он любовался собой как великим чемпионом с бесхитростным сердцем. Слишком уж это все было просто: парижский паренек, мать, которая жертвует собой, юноша, который бьется «ради мамы»… Я вошел в комнату.

— Где оно было, это ружье?

— Там, под фотографиями.

Фотокарточки представляли Мило в шесть месяцев, в год, в два года, играющего в мячик, с обручем, наряженного моряком, пожарником, затем в костюме для причастия… Снова Мило — в защитной стойке, скрывшись за боксерскими перчатками, прыгающий через веревочку, боксирующий с собственной тенью; наконец, многочисленные мгновенные снимки, сделанные во время его боев, при резком свете прожекторов, арбитр с поднятой вверх рукой, отсчитывающий секунды над поверженным противником.

— Тридцать восемь боев, — сказал Мило. — Тридцать побед. Шесть матчей вничью. Два поражения.

— Неплохо, — вежливо сказал я. — Мадам Мило никогда не присутствовала на выступлениях?

— Никогда. Она слишком боялась.

— Как вы пришли в бокс?

— Да вот это в какой-то степени случайность. Когда я был маленьким, понимаете… я был тщедушный и хрупкий. У меня был вид девчонки… Мама так хотела, чтобы у нее родилась девочка! Она растила меня, как парниковое растение. А потом, годам к четырнадцати, я резко развился. И тогда приятель моего отца привил мне вкус к спорту. Я провел несколько боев, так, для развлечения. Я не верил в успех.

— А чем вы занимались в то время?

Мило, казалось, смутился. Он сделал несколько шагов, низко опустив голову, как бы стирая носком ботинка невидимые пылинки.

— Ничем особо серьезным я не занимался, — признался он.

— Вы оставляли свою мать…

— Все сложнее… В то время Гюрд начал ходить к нам в дом.

— А вы его не любили?

Мило удивленно посмотрел на меня.

— Нет, — сказал он, — не любил. Не мог привыкнуть видеть этого типа между мамой и мной… Он не переставал преследовать меня. Называл меня по-английски «боевая машина», потому что знал, что меня это бесило.

— Не говорил он, что вы ни на что не годны?

— Да, говорил, но не при мне, потому что я сунул бы ему кулак под нос.

Мило пнул ногой коврик у кровати.

— Пожалуй, — пробормотал он, — я не прав. Да, он это говорил, и при мне… С его увечьем… у него руки не хватало… так что он, конечно, ничем не рисковал.