Хинельские походы - [129]

— Для начала не столь уж плохо, — заметил немногословный Мельников, — я думаю, — пополниться надо…

— Вырастем. Только не здесь, товарищ полковник. Нужно уходить в Хинель, и предметом нашей беседы должен быть именно этот вопрос. Если вы не устали, у меня есть некоторые предложения.

— Прошу, прошу. Я готов ознакомиться.

— Но прежде всего — карту.

Мне не терпелось завладеть десантной сумкой Мельникова, которая до отказа была набита превосходными картами.

Все встали и вышли, оставив меня с Мельниковым с глазу на глаз. Договорившись в принципе о необходимости вывода сумских отрядов на Хинельскую базу, мы послали за Фомичом. Он не замедлил явиться, и, таким образом, состоялось первое совещание сумского штаба.

В результате обмена мнениями мне поручили заниматься чисто военной частью: диспозицией, боевым использованием отрядов, разведкой, связью, планированием боевых операций, вождением отрядов при перемене дислокаций и всей службой непосредственного охранения.

Фомич оставил за собой руководство подпольем и партийно-политическую работу среди партизан и населения. Круг задач Мельникова на первое время ограничился поддержанием радиосвязи с УШПД, информацией его о военно-политической обстановке и налаживанием связи с Москвой самолетами.

Сумской штаб принял решение немедленно начать подготовку к выводу на Сумщину оставшихся в нашем распоряжении отрядов.

На этом совещание окончилось. Я вышел из землянки и среди поляны увидел двух миловидных девушек, очень похожих одна на другую, и пятерых парней. Среди них был Инчин.

— Ба! Наш капитан! Знакомьтесь, товарищи!

Двое в военном щелкнули каблуками и взяли под козырек.

— Лейтенант Байдин! — представился стройный молодой брюнет с быстрыми темными глазами, — начштаба Конотопского! — Техник-лейтенант Лопатников, — указал он на своего помощника, высокого блондина с пухлыми, как у ребенка, губами.

— Забияка! — грузно повернулся ко мне низкорослый и необыкновенно плотный парень лет тридцати, с медно-красным лицом и могучей шеей, и добавил, что он помпохоз Кочемазова.

Четвертым был Петрикей Петр Игнатьевич, комиссар Кочемазова, — шатен, со смугловатым лицом, по внешности застенчивый и скромный.

— А с девушками? — спохватившись, произнес Инчин.

— Девушки потом, эрзя, — сказал я. — Сейчас же берись помогать мне. Составь списки партизан, готовь почту, распорядись, чтобы Баранников подготовил и накормил двух лошадей; вечером выедем к орловцам. Словом, приступай к своим обычным обязанностям и не забывай вести дневник о Хинельских походах.

— О, громы неба! — захохотал Инчин. — Впервые получаю столь длинное распоряжение! Слышите, отныне я не таинственный беглец, а офицер подпольного областного штаба! — Он картинно расшаркался перед девушками и побежал к шалашам эсманцев.

Девушки засмеялись.

— Это пулеметчицы наши, сестры Галушки, — подсказал Петрикей, — а отец их — командир пулеметной роты.

Я подошел к девушкам.

— Не соскучились по Конотопу, девчата?

— Скучаем, товарищ капитан, только не по Конотопу, а по хутору Воздвиженскому, Мы из Ямпольского района, — ответила старшая, лет восемнадцати, которую звали Марусей.

— Тем лучше, скоро побываете дома.

— Дома никого нет, — с грустью ответила ее сестра Валя. — Мама и двое братиков с нами были в отряде, а теперь — на аэродроме. На Большую землю полетят!

— Очень неплохо, но почему бы и вам не улететь с мамой?

— Нет, нет! — запротестовали девушки, — Кто же останется с папой?

Конотопцы произвели отличное впечатление — выбритые, подтянутые, бодрые.

— Хорошие ребята, — сказал я Инчину, придя в шалаш.

— О! Девчата еще лучше! — воскликнул Инчин. — Честное слово! Сестры Дроздовы, сестры Галушки, Костырева Маруся и особенно медфельдшер Лизочка! Ах и хороша! Я влюблен по уши! Глаза — огонь, а сама — крапива! Она знает вас.

— Едва ли, — сказал я.

— Вспомните Знобь, когда сапоги собирали. Вы у них в квартире были, а Сачко и теперь в тех сапогах щеголяет, помните? Ему Лиза подарила.

— Помню! Самое главное, что она медичка, это для нас особенно дорого!

Знакомство с конотопцами зарядило меня новой энергией, и предстоящие задачи уже не казались столь тяжелыми, как это было, когда я расставался с моими партизанами.

— Снова в Хинель поедем? — спросил Инчин.

— В Хинель и дальше, Анатолий! Придет час, узнаешь… Проклюнем мы брянскую скорлупку, братец мой, расправим крылышки и — в степной простор. До самого синего моря!..

— До Черного!..

Мы просидели за списками до полуночи, когда надвинулся на Брянский лес обложной дождь. Завернув пакеты в пергамент и уложив их в переметную суму седла, мы тронулись без промедления в дорогу.

Хотелось быстрей решить вопрос о выводе отрядов на Сумщину, сдать пакеты на почту, а для этого необходимо было побывать в главном орловском штабе, а также у Гудзенко, повидаться с Покровским, познакомиться с харьковчанами: последние оставались на Сумщине и поэтому переходили в подчинение сумского штаба.

Об этом надо еще было сообщить Воронцову и Гуторову.

Расстояние в тридцать километров предстояло проехать вдоль линии железной дороги, в направлении на восток от разъезда Скрипкино. Ехали верхом, без коноводов, — других лошадей в распоряжении сумского штаба не было.