Херсонеситы - [4]

Но необыкновенной, хотя и не таинственной, была лишь одна обширная комната. В нее Дионисий входил всегда с почтением, потому что именно здесь, в маленьких ступках и специальных глиняных и металлических сосудах, хозяин дома готовил снадобья, за которыми к нему приходили и днем и даже ночью, чтобы с помощью лекарств помочь богам поднять на ноги заболевшего родственника или раба. За свои отвары, порошки и настои Епифаний не требовал специальной оплаты, поэтому его уважали и монет отсчитывали по совести и достатку.

К весне кашель, сотрясавший тело Дионисия, наконец отступил. И Епифаний позволил своему пациенту выходить в город и даже приставил к нему раба, которому наказал следить за тем, чтобы мальчик не ленился развивать свое ослабленное болезнью тело. А летом подросший и окрепший Дионисий вернулся домой.

За эти непростые полгода изменилось не только тело. Епифаний нашел возможность и время давать своему ученику начала тех знаний, о которых говорил при первой встрече.

Дионисий узнал, что мир и даже боги произошли из вечного и безграничного Хаоса. Из него же появилась богиня Гея{10} давшая жизнь всему, что окружало Дионисия. Появился Эрос{11} вдохнувший во все живое Любовь, возник ужасный мрачный Тартар. Гея породила небо – Урана. К нему устремились высокие Горы. Широко разлилось Море…

А еще была история, геометрия, философия, звездное небо, политика, риторика… Мальчик услышал о Платоне{12} Сократе{13} Пифагоре{14}.

Дионисий оказался способным учеником. Науки, предназначенные для взрослых, он впитывал, как губка.

– Если ты не остановишься в своем рвении узнавать новое, со временем сможешь преуспеть в науках, – однажды задумчиво заметил Епифаний, наблюдая за развитием своего ученика.

Да, теперь Дионисий понимал, насколько его кичливое заявление об умении считать и складывать буквы в слова было самонадеянно и наивно.

Как-то вечером, когда солнечная колесница катилась за линию, отделявшую небо от земли, Дионисий задал вопрос, на который уже не раз пытался ответить самостоятельно:

– Епифаний, зачем ты учишь меня?

– Чтобы ты, приняв то, что будешь хранить так трепетно, как хранят только собственную жизнь, сумел различить, кто находится подле тебя. Зло он несет или добро, созидатель он или разрушитель.

– Но разве это не видно просто так, без наук?

– Видно. Но видеть – мало. Важно понимать.

– Зачем?

– Чтобы не допустить ошибку.

– Но если я вижу, как я могу допустить ошибку?

– Иногда глаза видят то, что им показано. Умение мыслить в таких случаях важнее умения смотреть. Вот скажи, что ты увидишь, поднявшись на башню своей усадьбы?

– Поля. Арбустум[5]. Виноградники.

– О чем же ты думаешь, глядя на их плантажные стены, составленные из насыпанных друг на друга камней?

– Об одном и том же: зачем? В нашей усадьбе немало рабов, работает отец, но они так устают! Зачем собирать все эти камни?

– Почему же ты не спросил у него?

– Я спрашивал.

– И что Гераклеон ответил?

– Сказал, что так делали до нас и будут делать после того, как мы уплатим цену Харону.

– И ты остался неудовлетворен его ответом?

Дионисий замотал головой.

– Отец не сказал – почему.

– Как видишь, твои глаза смотрели, но причина осталась в тени. Попробуем разогнать тень светом мысли. В течение жаркого дня камни, из которых сложены плантажные стены виноградника, нагреваются. Когда же опускается ночная прохлада, на них собирается обильная роса. Роса скатывается по камням в землю, к корням кустов. Если убрать камни, винограду нечем будет поить свои листья и гроздья. Он погибнет. Вот и причина. Скажи мне, Дионисий, после такого объяснения остались ли у тебя вопросы по поводу камней?

– Нет! Никогда бы не подумал, что выяснять причины чего-либо так интересно!

– Молодец, мальчик! И здесь я в тебе не ошибся. Отбросив частности, ты ухватил самую суть.

₪ ₪ ₪

Ощущение беды не проходило. Более того, оно стало осязаемым настолько, что Дионисий попытался увидеть, но из-за охватившей его тревоги ничего не получилось: сполохи огня, материнские украшения, высыпавшиеся из разбитой пикси́ды, лужа оливкового масла, старый, заброшенный колодец и тени, тени, тени…

Смахнув со лба выступивший пот, он мысленно обратился к Гераклу за защитой, пересек двор с глубоким новым колодцем и цистерной для дождевой воды.

Мать он нашел в гинекее. Несмотря на раннее утро, она ткала: нелегко обеспечить полотнами и одеждой всех жителей усадьбы.

Дионисий опустился на изящный стул – клисмос – подле матери, дотронулся пальцами до пляшущей у станка руки.

– Мама!

В коротком оклике билась такая тревога, что Алексия тут же отложила работу и повернулась лицом к сыну:

– Дионисий? Почему ты так взволнован? Что случилось?

– Не знаю! – Он склонил голову, захотел прижаться к матери, как делал это раньше, но вспомнил, что уже считает себя взрослым. Красный оттенок стен гинекея неприятно гармонировал с тонами его видений. Дионисию стало душно. – Мама, выйдем!

– Да-да, конечно! Но мне не нравится твой вид, сынок. На, выпей! – Алексия протянула ски́фос с чуть подкисленной вином водой.

Дионисий сделал два жадных глотка.

Под открытым небом ему стало легче. Взглянув в блестящие озабоченные глаза матери, он засомневался, не лживы ли его опасения. Но порыв ветра, пришедший из степи, принес новую волну страха, и Дионисий, больше не раздумывая, зашептал тихо, так, чтобы не услышали рабы: