Хасинто. Книга 1 - [38]

Кто-то собирал добычу. Кто-то помогал раненым. Кто-то — вестимо, падре — читал молитвы. А Хасинто все шел и шел, глядя в никуда. Нужно собраться, иначе как найти Валеросо?

Он долго бродил кругами, а потом за спиной раздалось холодное:

— Это ваш. Заберите.

Он оглянулся. Позади стоял Гонсало, держал Валеросо под уздцы.

— Спасибо, — пробормотал Хасинто, перехватывая поводья. Тут и вспомнил: вечный эскудеро его спас, но что получил вместо благодарности? — Гонсало, простите меня. Ну, за то, что наговорил. Вы уберегли от смерти, а я… Не знаю, что такое нашло. Я не хотел. Простите.

— Понимаю, — протянул Гонсало. — Друзей тяжело терять, и гнев сорвать хочется. Я понимаю.

Он ушел, а Хасинто, вцепившись пальцами в конскую гриву, уткнулся в нее. Сеньор сказал — отдохните. Вот он и отдохнет. Постарается ни о чем не думать, прижавшись правым боком к теплому конскому животу. Кажется, рука и плечо так болят меньше, а довольное фырканье жеребца успокаивает.

Сколько времени прошло, Хасинто не знал. Он словно выпал из привычного мира, погрузившись в иной, в котором существовали только смерть и терзания. А ведь воины Леона-Кастильи одержали победу! Но радости от этого не было и, наверное, не будет…

Хасинто очнулся, когда подошел Мигель и осторожно коснулся его запястья.

— Сеньор, дон Иньиго желает вас видеть. Он ждет в крепости.

— Да? Тогда отведите меня к нему, будьте добры. Я не знаю дороги.

— Конечно.

Миго забрал у него поводья и, время от времени оборачиваясь, повел к стенам, в которых зияли распахнутые ворота.

Путь не запомнился: ни по двору, ни по лестницам замка. Все расплывалось, как в предутренней сумеречной дымке, а голова гудела, будто из руки боль добралась и до нее.

Лишь когда Мигель довел до входа в предоставленную дону Иньиго опочивальню, Хасинто пришел в себя и ударил по деревянной двери тяжелым кованым кольцом. Услышав позволение войти, открыл ее и ступил внутрь.

— Чинто! — воскликнул сеньор. — Идите сюда!

Де Лара и впрямь его ждал. Миго, откланявшись, удалился, а Хасинто закрыл за собой дверь и замер на пороге.

— Вот лекарь, о котором я говорил. Ибн Якуб, — дон Иньиго указал на молодого крепкого мужчину. — Покажите ему руку.

Вообще-то очень не хотелось это делать. Лекарь-мавр! Хотя, стоило признать, внешне он не отличался от христиан. Хасинто видел его в походе, но даже не догадывался, что тот — измаильтянин. Такая же, как у всех, одежда. А еще светлое лицо и голубые глаза. Лишь брови очень густые и темные, но это и среди своих нередко встречается. Да что говорить — у самого Хасинто такие же.

Не осмеливаясь перечить, но приготовившись к худшему, он приблизился к врачевателю. Тот с помощью сеньора принялся стягивать с него кольчугу — это оказалось настоящей пыткой. Рука не слушалась, мавру еле-еле удалось найти такое положение, чтобы вытащить ее из рукава. Все это время Хасинто стонал, а иногда кричал: хотел сдержаться, но не получалось. Из глаз против воли катились слезы.

Наконец — прошла, наверное, вечность! — кольчуга с грохотом упала на пол.

Сарацин надавил на опухшее плечо, затем его пальцы побежали вниз, к запястью. Хасинто стискивал зубы, со свистом вдыхая и выдыхая воздух, лекарь же удовлетворенно качал головой.

— Ну что? — спросил де Лара.

— Ничего страшного. Почти. Кость не сломана, а вывих надо вправить. Тогда все будет хорошо.

— Ну так вправляй.

Врачеватель порылся в сумке и достал плотно скрученную в валик кожу.

— Зажмите это зубами, — велел он Хасинто, затем поставил его на колени, ухватился за предплечье, другую руку просунул под мышку и предупредил: — Сейчас будет очень больно. Но все же постарайтесь не двигаться.

Mierda! Разве может быть больнее, чем когда с него кольчугу стаскивали?!

Как оказалось, может. Сарацин сначала потянул, а потом дернул его руку так, будто хотел окончательно вывернуть из сустава или оторвать.

Хасинто рычал, хрипел, вонзаясь зубами в валик: еще немного, и сломает их.

По жилам вместо крови будто раскаленная сталь бежала. Его прошибал пот и одновременно била дрожь.

Раздался хруст.

Это кость! Проклятый мавр сломал ее!

Железная хватка наконец ослабла, затем лекарь разжал пальцы, и рука Хасинто упала, с глухим шлепком ударившись о бедро.

— Сейчас станет чуть-чуть легче, — проронил неверный.

Легче и впрямь стало, хоть и ненамного. Правая часть тела горела, под кожей плясали десятки, сотни иголок, а боль пульсировала, то накатываясь, то отступая.

Ибн Якуб поднял Хасинто на ноги, согнул его руку и, плотно обмотав льняной тканью, подвесил к груди.

— Спасибо, — сеньор подошел к врачевателю и коснулся пальцами его плеча. — Помоги теперь и другим, кому еще не успел. Ты знаешь, я отблагодарю как должно.

— Рад услужить. А ваш эскудеро пусть вот это выпьет. — Он подхватил с пола пузатую льняную сумку, пошарил в ней и достал крошечную склянку. — Половину перед сном — и сон будет крепким и сладким, как мед. Половину на заре — и боль уйдет, как ночь.

Если это снадобье и впрямь настолько чудесно, что и спать после него хорошо, и животом страдать не придется, и боль исчезнет — тогда Хасинто готов признать: сарацинские лекари хороши.