Хаос - [93]
Никогда прежде Хайнц не видел столько счастливых, умиротворенных и уверенных в собственной правоте людей, как сейчас.
А снаружи все пахло смертью и убийством…
Хайнц внимательно прослушал чтение Торы, видел, как свиток снова упаковали в футляр и убрали в шкаф, а потом, не дожидаясь конца церемонии, пошел к выходу — его охватил панический приступ удушья. За спиной повисла тишина, потом внезапно раздалось тихое пение — на верхней ступени лестницы он удивленно обернулся.
На возвышении стоял певец — молодой человек с короткой курчавой бородкой. Светло и ликующе, недоставленным, но чарующим звонким голосом, все более набиравшим высоту, он то ли пел, то ли декламировал что-то молитвенное, ритмично раскачиваясь. Все притихли и слушали, затаив дыхание. А потом по общине будто пронесся ураган. «Белые призраки» содрогнулись и закачались, как деревья на ветру, шум тысяч голосов наполнил воздух. Все длилось секунды, потом ликующая песня снова вознеслась в тишине. И снова вторгся нескладный хаотичный хор, но чистый одинокий голос заставил его замолчать. А когда он смолк, продолжилось общение каждого с Богом, и снова воцарился хаос.
Но теперь Хайнц знал, что Дух Божий витал над хаосом. И все эти смешные люди, корпящие над своими священными книгами, произносили про себя неизменные слова предписанного текста, обращенного во все времена, в любом месте к единому Богу.
Последним впечатлением Хайнца так и осталось увиденное: колышущаяся масса людей под белым покровом.
Его мысли непроизвольно перенеслись к пародии на иудейский обряд на Аугустштрассе, в котором он невольно принял участие несколько дней назад. Неужто прошло всего несколько дней?! Было ли это профанацией того, что он пережил сейчас? Или, ослепленный неподходящими местом и действием, видел все в искаженном свете? Может, тогда он заметил только незначительное, не стоящее внимания, а суть осталась за пределами его видения? В конце концов, может, причина ошибочного суждения о евреях в том, что волею судеб они оказывались не в то время и не в том месте? Возможно, все своеобразное, отторгаемое, чуждое, все, что другие видят в евреях комичным, вовсе не таково на самом деле, и это не их вина, а следствие условий, в которых им приходится жить? Народ без страны, общность, песчинками рассеянная по миру.
Тогда все постулаты антисемитизма, так называемый неразрешенный еврейский вопрос, основаны на ложных принципах или на чудовищной ошибке. Нельзя понять еврея, не побывав в его шкуре.
Есть ли выход из всего этого? Неестественные условия преобразовать в естественные? То есть…
Хайнц удрученно вскочил с кресла, в котором было удобно устроился.
И куда заведут его эти размышления? Он уже близок к тому, чтобы противопоставить себя основам своего воспитания и привычному окружению. Из вполне понятного интереса, скорее занимательного, чем научного, он захотел познакомиться с обычаями и бытом той среды, из которой вышли его предки. Эта затея уже предложила ему немало любопытного. Этим, собственно, и следовало довольствоваться! Какое ему дело до евреев? Пусть они сами решают свои дела! Вчерашним вечером в доме Шленкера его охватило странное чувство, но кто знает, может, это произошло под влиянием его прекрасной соседки в гораздо большей степени, чем он хотел себе признаться. Сейчас, наверное, самое время подумать о конгрессе криминалистов и Петербурге. Там в Эрмитаже он, скорее всего, посмеется над культурой Мойши Шленкера.
Он взял в руки расписание поездов.
Непонятная возня снаружи заставила его снова подойти к окну. Господин Ханземан и его слуга стояли посреди мостовой вместе с кучкой зевак и смотрели налево, где улица уходила вниз. Оттуда доносились крики и топот множества ног. Хайнц высунулся из окна и увидел, что вдали у поворота клубился темный человеческий рой. Взвод солдат бегом пересек улицу и скрылся за углом. Знакомая подворотня напротив была пуста, но юноша, недавно дежуривший там, показался из соседнего подъезда — и не один. Стайка парней торопливо спускалась по улице. Хайнц понял, что самооборона поднята по тревоге и дело приобретает серьезный оборот. Хозяин кофейни на той стороне улицы плотно закрывал ставни.
Хайнц схватил шляпу и бросился на улицу.
— Началось! — Ханземан спешил ему навстречу. — В Рыбном переулке уже мародерствуют. Не выходите! Какое счастье, что господин уже не один из них!
Хайнц испуганно вздрогнул, когда вдали прогремел выстрел. Не обращая внимания на хозяина, который старался его удержать, он помчался туда.
— Но вас же примут за еврея! — отчаянно кричал Ханземан вслед. — Возьмите хотя бы ломик или кочергу, чтобы сразу было видно, что вы христианин!
Хайнц не успел опомниться, как оказался в конце улицы среди людской толпы. Он инстинктивно и безотчетно бросился из гостиницы к месту событий. Теперь Хайнц проталкивался через толпу, в которой тревожно перешептывались и беспокойно поглядывали на шеренгу солдат с ружьями наперевес. Между солдатами и горожанами соблюдалась дистанция шагов в двадцать, но оцепление было выстроено так, что перекрывало поворот, и увидеть, что за ним творилось, не было никакой возможности.
Часто ли вам приходилось попадать в ситуацию, из которой на первый взгляд нет выхода? Героям произведения «Выпуск в жизнь» это удалось. Расследование убийств, горы денег, предательство и любовь – это только малая часть того, что ждет их на пути. Как они выберутся? Ответить на этот вопрос не в силах даже маньяк, устроивший заваруху. Содержит нецензурную брань.
Дмитрию 30, он работает физруком в частной школе. В мешанине дней и мелких проблем он сначала знакомится в соцсетях со взрослой женщиной, а потом на эти отношения накручивается его увлеченность десятиклассницей из школы. Хорошо, есть друзья, с которыми можно все обсудить и в случае чего выстоять в возникающих передрягах. Содержит нецензурную брань.
Вторая половина ХХ века. Главный герой – один… в трёх лицах, и каждую свою жизнь он безуспешно пытается прожить заново. Текст писан мазками, местами веет от импрессионизма живописным духом. Язык не прост, но лёгок, эстетичен, местами поэтичен. Недетская книга. Редкие пикантные сцены далеки от пошлости, вытекают из сюжета. В книге есть всё, что вызывает интерес у современного читателя. Далёкое от избитых литературных маршрутов путешествие по страницам этой нетривиальной книги увлекает разнообразием сюжетных линий, озадачивает неожиданными поворотами событий, не оставляет равнодушным к судьбам героев и заставляет задуматься о жизни.
Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.
Первая часть из серии "Упадальщики". Большое сюрреалистическое приключение главной героини подано в гротескной форме, однако не лишено подлинного драматизма. История начинается с трагического периода, когда Ромуальде пришлось распрощаться с собственными иллюзиями. В это же время она потеряла единственного дорогого ей человека. «За каждым чудом может скрываться чья-то любовь», – говорил её отец. Познавшей чудо Ромуальде предстояло найти любовь. Содержит нецензурную брань.
20 июня на главной сцене Литературного фестиваля на Красной площади были объявлены семь лауреатов премии «Лицей». В книгу включены тексты победителей — прозаиков Катерины Кожевиной, Ислама Ханипаева, Екатерины Макаровой, Таши Соколовой и поэтов Ивана Купреянова, Михаила Бордуновского, Сорина Брута. Тексты произведений печатаются в авторской редакции. Используется нецензурная брань.
Повесть Израиля Меттера «Пятый угол» была написана в 1967 году, переводилась на основные европейские языки, но в СССР впервые без цензурных изъятий вышла только в годы перестройки. После этого она была удостоена итальянской премии «Гринцана Кавур». Повесть охватывает двадцать лет жизни главного героя — типичного советского еврея, загнанного сталинским режимом в «пятый угол».
В книгу, составленную Асаром Эппелем, вошли рассказы, посвященные жизни российских евреев. Среди авторов сборника Василий Аксенов, Сергей Довлатов, Людмила Петрушевская, Алексей Варламов, Сергей Юрский… Всех их — при большом разнообразии творческих методов — объединяет пристальное внимание к внутреннему миру человека, тонкое чувство стиля, талант рассказчика.
Впервые на русском языке выходит самый знаменитый роман ведущего израильского прозаика Меира Шалева. Эта книга о том поколении евреев, которое пришло из России в Палестину и превратило ее пески и болота в цветущую страну, Эрец-Исраэль. В мастерски выстроенном повествовании трагедия переплетена с иронией, русская любовь с горьким еврейским юмором, поэтический миф с грубой правдой тяжелого труда. История обитателей маленькой долины, отвоеванной у природы, вмещает огромный мир страсти и тоски, надежд и страданий, верности и боли.«Русский роман» — третье произведение Шалева, вышедшее в издательстве «Текст», после «Библии сегодня» (2000) и «В доме своем в пустыне…» (2005).
Роман «Свежо предание» — из разряда тех книг, которым пророчили публикацию лишь «через двести-триста лет». На этом параллели с «Жизнью и судьбой» Василия Гроссмана не заканчиваются: с разницей в год — тот же «Новый мир», тот же Твардовский, тот же сейф… Эпопея Гроссмана была напечатана за границей через 19 лет, в России — через 27. Роман И. Грековой увидел свет через 33 года (на родине — через 35 лет), к счастью, при жизни автора. В нем Елена Вентцель, русская женщина с немецкой фамилией, коснулась невозможного, для своего времени непроизносимого: сталинского антисемитизма.