Хаос - [93]

Шрифт
Интервал

Никогда прежде Хайнц не видел столько счастливых, умиротворенных и уверенных в собственной правоте людей, как сейчас.

А снаружи все пахло смертью и убийством…

Хайнц внимательно прослушал чтение Торы, видел, как свиток снова упаковали в футляр и убрали в шкаф, а потом, не дожидаясь конца церемонии, пошел к выходу — его охватил панический приступ удушья. За спиной повисла тишина, потом внезапно раздалось тихое пение — на верхней ступени лестницы он удивленно обернулся.

На возвышении стоял певец — молодой человек с короткой курчавой бородкой. Светло и ликующе, недоставленным, но чарующим звонким голосом, все более набиравшим высоту, он то ли пел, то ли декламировал что-то молитвенное, ритмично раскачиваясь. Все притихли и слушали, затаив дыхание. А потом по общине будто пронесся ураган. «Белые призраки» содрогнулись и закачались, как деревья на ветру, шум тысяч голосов наполнил воздух. Все длилось секунды, потом ликующая песня снова вознеслась в тишине. И снова вторгся нескладный хаотичный хор, но чистый одинокий голос заставил его замолчать. А когда он смолк, продолжилось общение каждого с Богом, и снова воцарился хаос.

Но теперь Хайнц знал, что Дух Божий витал над хаосом. И все эти смешные люди, корпящие над своими священными книгами, произносили про себя неизменные слова предписанного текста, обращенного во все времена, в любом месте к единому Богу.

Последним впечатлением Хайнца так и осталось увиденное: колышущаяся масса людей под белым покровом.

Его мысли непроизвольно перенеслись к пародии на иудейский обряд на Аугустштрассе, в котором он невольно принял участие несколько дней назад. Неужто прошло всего несколько дней?! Было ли это профанацией того, что он пережил сейчас? Или, ослепленный неподходящими местом и действием, видел все в искаженном свете? Может, тогда он заметил только незначительное, не стоящее внимания, а суть осталась за пределами его видения? В конце концов, может, причина ошибочного суждения о евреях в том, что волею судеб они оказывались не в то время и не в том месте? Возможно, все своеобразное, отторгаемое, чуждое, все, что другие видят в евреях комичным, вовсе не таково на самом деле, и это не их вина, а следствие условий, в которых им приходится жить? Народ без страны, общность, песчинками рассеянная по миру.

Тогда все постулаты антисемитизма, так называемый неразрешенный еврейский вопрос, основаны на ложных принципах или на чудовищной ошибке. Нельзя понять еврея, не побывав в его шкуре.

Есть ли выход из всего этого? Неестественные условия преобразовать в естественные? То есть…

Хайнц удрученно вскочил с кресла, в котором было удобно устроился.

И куда заведут его эти размышления? Он уже близок к тому, чтобы противопоставить себя основам своего воспитания и привычному окружению. Из вполне понятного интереса, скорее занимательного, чем научного, он захотел познакомиться с обычаями и бытом той среды, из которой вышли его предки. Эта затея уже предложила ему немало любопытного. Этим, собственно, и следовало довольствоваться! Какое ему дело до евреев? Пусть они сами решают свои дела! Вчерашним вечером в доме Шленкера его охватило странное чувство, но кто знает, может, это произошло под влиянием его прекрасной соседки в гораздо большей степени, чем он хотел себе признаться. Сейчас, наверное, самое время подумать о конгрессе криминалистов и Петербурге. Там в Эрмитаже он, скорее всего, посмеется над культурой Мойши Шленкера.

Он взял в руки расписание поездов.

Непонятная возня снаружи заставила его снова подойти к окну. Господин Ханземан и его слуга стояли посреди мостовой вместе с кучкой зевак и смотрели налево, где улица уходила вниз. Оттуда доносились крики и топот множества ног. Хайнц высунулся из окна и увидел, что вдали у поворота клубился темный человеческий рой. Взвод солдат бегом пересек улицу и скрылся за углом. Знакомая подворотня напротив была пуста, но юноша, недавно дежуривший там, показался из соседнего подъезда — и не один. Стайка парней торопливо спускалась по улице. Хайнц понял, что самооборона поднята по тревоге и дело приобретает серьезный оборот. Хозяин кофейни на той стороне улицы плотно закрывал ставни.

Хайнц схватил шляпу и бросился на улицу.

— Началось! — Ханземан спешил ему навстречу. — В Рыбном переулке уже мародерствуют. Не выходите! Какое счастье, что господин уже не один из них!

Хайнц испуганно вздрогнул, когда вдали прогремел выстрел. Не обращая внимания на хозяина, который старался его удержать, он помчался туда.

— Но вас же примут за еврея! — отчаянно кричал Ханземан вслед. — Возьмите хотя бы ломик или кочергу, чтобы сразу было видно, что вы христианин!

III

Хайнц не успел опомниться, как оказался в конце улицы среди людской толпы. Он инстинктивно и безотчетно бросился из гостиницы к месту событий. Теперь Хайнц проталкивался через толпу, в которой тревожно перешептывались и беспокойно поглядывали на шеренгу солдат с ружьями наперевес. Между солдатами и горожанами соблюдалась дистанция шагов в двадцать, но оцепление было выстроено так, что перекрывало поворот, и увидеть, что за ним творилось, не было никакой возможности.


Рекомендуем почитать
Тени и отзвуки времени

Представленные в сборнике повесть и рассказы Нгуен Туана (родился в 1910 г.) по праву причисляются к лучшим образцам современной вьетнамской прозы. Повесть и рассказы остры и драматичны, персонажи — будь то мздоимцы чиновники или незадачливые мастера газетных сенсаций, модные литераторы и ревнители конфуцианской премудрости, светские дамы или обитатели городского «дна» — выписаны с удивительной психологической достоверностью. Потому-то проза старейшего писателя Вьетнама и сегодня, в стране, обновленной революцией, пользуется неизменной популярностью.


Иди и возвращайся

«когда прочитаешь удали это сообщение». С маленькой буквы, без знаков препинания. Мама?! Но как это возможно? Мама три года назад исчезла без следа, и ни папа, ни полиция не нашли зацепок… И если это в самом деле она, то почему дает о себе знать только теперь, когда Нина уже приучилась жить с этой пустотой внутри? В каждом петербургском прохожем четырнадцатилетняя Нина видит его персонального монстра, доисторическое чудовище: басилозавра, прогнатодона, архелона. Видит – и рисует человека именно так. Загадочное сообщение побуждает ее начать собственное расследование, чтобы наконец выяснить, что скрывают от нее отец, следователь и бывшие коллеги мамы, и разгадать тайну маминого исчезновения. Евгения Овчинникова начинает трилогию «Иди и возвращайся» с захватывающего детектива.


Моя 9-я жизнь

Жизнь юной девушки вдруг переворачивается с ног на голову — ей предстоит участие в некоем генетическом эксперименте, исход которого весьма неопределённый… Стать совершенным человеком либо же погибнуть — дилемма не из простых. Впрочем, выбор не был бы таким уж сложным, не продиктуй его любовь. История, написанная полушутя, полусерьёзно. Роман для молодёжи, а также для всех, кто готов скрасить свой досуг лёгким фантастическим сюжетом.


Плюсквамфутурум

Это книга об удивительном путешествии нашего современника, оказавшегося в 2057 году. Россия будущего является зерновой сверхдержавой, противостоящей всему миру. В этом будущем герою повести предстоит железнодорожное путешествие по России в Москву. К несчастью, по меркам 2057 года гость из прошлого выглядит крайне подозрительно, и могущественные спецслужбы, оберегающие Россию от внутренних врагов, уже следуют по его пятам.


Нэстэ-4. Исход

Продолжение "Новых миров". Контакт с новым народом налажен и пора домой.


Ищу квартиру на Арбате

Главная героиня книги – Катя – живет в Москве и в отличие от ее двоюродной сестры Марины не находится в постоянном поиске любви. Она ищет свое потерянное детство, ту зону эмоционального комфорта, где ей было лучше всего. Но любовь врывается в ее жизнь сама, не давая права на раздумья.Эта книга настолько многогранна, что почти любая женщина найдет в ней близкую только ей сюжетную линию. Тут есть истории настоящей любви и настоящего предательства. Есть недопонимание между главными героями, та самая недосказанность, свойственная многим людям, когда умом понимаешь, что нужно всего лишь спросить, настоять на объяснениях, но что-то нам не дает это сделать.Автор умело скрывает развязку, и концовка ошеломляет, полностью переворачивает представление от ранее прочитанного.


Дети Бронштейна

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Третья мировая Баси Соломоновны

В книгу, составленную Асаром Эппелем, вошли рассказы, посвященные жизни российских евреев. Среди авторов сборника Василий Аксенов, Сергей Довлатов, Людмила Петрушевская, Алексей Варламов, Сергей Юрский… Всех их — при большом разнообразии творческих методов — объединяет пристальное внимание к внутреннему миру человека, тонкое чувство стиля, талант рассказчика.


Русский роман

Впервые на русском языке выходит самый знаменитый роман ведущего израильского прозаика Меира Шалева. Эта книга о том поколении евреев, которое пришло из России в Палестину и превратило ее пески и болота в цветущую страну, Эрец-Исраэль. В мастерски выстроенном повествовании трагедия переплетена с иронией, русская любовь с горьким еврейским юмором, поэтический миф с грубой правдой тяжелого труда. История обитателей маленькой долины, отвоеванной у природы, вмещает огромный мир страсти и тоски, надежд и страданий, верности и боли.«Русский роман» — третье произведение Шалева, вышедшее в издательстве «Текст», после «Библии сегодня» (2000) и «В доме своем в пустыне…» (2005).


Свежо предание

Роман «Свежо предание» — из разряда тех книг, которым пророчили публикацию лишь «через двести-триста лет». На этом параллели с «Жизнью и судьбой» Василия Гроссмана не заканчиваются: с разницей в год — тот же «Новый мир», тот же Твардовский, тот же сейф… Эпопея Гроссмана была напечатана за границей через 19 лет, в России — через 27. Роман И. Грековой увидел свет через 33 года (на родине — через 35 лет), к счастью, при жизни автора. В нем Елена Вентцель, русская женщина с немецкой фамилией, коснулась невозможного, для своего времени непроизносимого: сталинского антисемитизма.