Хаос - [52]

Реб Хаиму удалось привлечь всеобщее внимание к своему вопросу. Все уставились на него, и только возобновившееся раскачивание выдавало интенсивность их мыслительной деятельности.

Мойша Шленкер онемел и, озадаченный, лишь подтвердил сказанное:

— Все верно! Тот, кого ведут к месту казни, уже почитай что мертвый — он мертвый — он мертвый — мертвый! Кто того убьет, не совершит убийства — не совершит убийства, следовательно, он свободен. И казнить его из-за ложных показаний тоже нельзя, поскольку нельзя казнить одного свидетеля из двух. Он снова свободен, это так! Реб Хаим прав, он свободен. Если один лжесвидетель убьет второго лжесвидетеля, он освобождает себя!

Поднялся невообразимый шум:

— Это невозможно!

— Преступник не может освободить себя тем, что совершит другое преступление!

— Закон не может такого полагать!

Неожиданно Мойша Шленкер ударил по столу:

— Тихо! Спокойно! Я знаю! Как объясняет нам положение дел реб Хаим? Второй свидетель, говорит он, — мертвец или почитай что мертвец, потому как уже на пути к месту казни. Но ведь и первый лжесвидетель поставлен в те же условия — обоих ведут на казнь. Оба, считай, лишились жизни. Сейчас первый убивает второго — убивает второго — и тем самым освобождается, так ведь? А теперь: если один это может, то может и другой — и другой может — второй свидетель мог бы убить первого — тогда он стал бы свободен! Итак?

Он сделал внушительную паузу и торжествующим взглядом обвел всех по кругу.

Все затаили дыхание и в напряжении выпрямили спины.

— Итак! — наконец продолжил Мойша. — Итак, у другого тоже было средство освободиться, то есть он еще не мертвец — не мертвец — он не мертвец, а живой. Таким образом, первый свидетель убил бы живого, совершил бы настоящее убийство, и как убийцу его можно казнить, и ничего ему не поможет! Вот в чем дело!

Вокруг стола разнесся вздох облегчения. Все уважительно закивали: «Светлая голова, острый ум у реб Мойши Шленкера». Один реб Хаим остался недоволен.

— Мне так кажется, — сказал он, — вопрос остался без ответа. Если все так, как говорит реб Мойша, что первый лжесвидетель убил второго, и все напрасно, и он все равно будет казнен, то и второму свидетелю ничего не помогло бы, и он был бы казнен. Итак, у него нет средства, чтобы освободиться — то есть он в любом случае потеряет жизнь. Тогда он снова становится почитай что мертв, и первый свидетель не убивал живого. И он опять свободен!

— Тогда у этой истории не будет конца! — раздраженно воскликнул Мойша Шленкер. — Свободен — должен умереть, должен умереть — свободен! Трудный случай!

Вся честная компания за столом снова погрузилась в тягостные сомнения.

Человек в одежде извозчика с длинным кнутом в руке, который уже давно топтался в дверях, подошел ближе и застенчиво спросил, не пора ли совершать дневную молитву, а то у него дрожки во дворе ждут.

Это послужило сигналом к тому, что настало время сделать перерыв. С тяжелыми головами все поднялись и встали к восточной стене на минху.

— Может, из соседней комнаты еще кто-то захочет присоединиться к молитве, — предположил крайний и тихонько приоткрыл дверь. И тут же захлопнул ее снова. — Знаете, о чем они там говорят? О погромах, о самообороне! Тоже мне, важный вопрос! Ох уж эта молодежь!

VI

Пастор Боде, желая оценить, правильно ли поняты слова его проповеди и дошли ли они до сердца, с церковной кафедры обвел взглядом лица стариков. Люди молодые и постарше сидели на своих скамьях одеревенело, с застывшими минами и без всякого выражения глаз.

Обычно старики время от времени одобрительно кивали. Правда, это происходило каждое воскресенье без исключения, так что такое согласие иногда вызывало у него подозрение, и он спрашивал себя, не стало ли это машинальной привычкой, ничего не говорящей о воздействии его проповедей на паству.

Это воскресенье принесло ему в некотором роде утешительное сознание того, что он был неправ. На этой проповеди он впервые не увидел ободряющих киваний — впервые с начала его службы в Борычеве. Случилось это ближе к концу проповеди. Он говорил о пасхальном звоне, который с многочисленных колоколен не только созывает верующих на молитву, но и разносит радостную весть о Христовом Воскресении. И пока он говорил, что эти колокола возвещают о любви всем христианам, будь они протестанты, будь католики, греческие или римские, головы стариков качались в привычном темпе. Но когда, набравшись духу, пастор провозгласил возвышенным тоном, что такой же любви заслуживает и народ, из которого вышел Спаситель, — еврейский народ, по церкви явственно пронеслось волнение. А когда он подверг осуждению разжигателей вражды и застрельщиков бесчинств, повисла мертвая тишина — казалось, все даже затаили дыхание. И ни одной сочувственной улыбки!

Тем не менее он храбро продолжил наставлять свою паству:

— Кто проповедует ненависть, лишает себя права называться христианином. Учеников дьявола узнают по делам их. Заклятый враг рода человеческого, отец лжи, соблазняет слабых безумными кровавыми сказками, что есть обман и клевета. Мы пришли в этот мир, чтобы нести учение о любви. И как же евреям, которым мы хотим указать путь к спасению, поверить нам, ежели мы, которые называют себя апостолами любви, проповедуем ненависть?