Хаос - [101]
— С тех пор ты больше ни разу не заговаривал о том печальном событии, — пытаясь скрыть тяжесть на сердце за легкостью тона, нарушила она наконец молчание. — Ты потом не пытался разузнать, что сталось с Ривкой?
— Не знаю и знать не желаю! — грубо обрезал ее Хайнц. — Я видел, как она рухнула, — на мгновение ему изменил голос. — Возможно, и это мне лишь привиделось. Меня лихорадило. Через полчаса я уже сидел в поезде. Из газет знаю, что погром там длился три дня, множество убитых и раненых. Все, кончено!
— Но ты мог бы хотя бы здесь узнать у ее брата…
— Зачем, Марта?! Что это даст? Помочь я ничем не в силах. Да и, если здешние уже получили весть, что я отступник, я бы только спровоцировал неловкость или новый конфликт. Инцидент исчерпан без остатка и забыт!
— Именно что не без остатка! Ты совершенно переменился. Но теперь я верю, ты еще найдешь себя.
— Может, и так. Но я больше не ищу!
— Ты и впрямь превратился в буку, как пишет Эльза! — рассердилась девушка. — И самое расчудесное, что полагаешь себя потерянным как раз в тот момент, когда нашел себя… Нет, дай мне договорить! Теперь я хочу исповедаться! Мы всегда хорошо относились друг к другу, и я даже испытывала гордость, когда ты со мной общался совершенно серьезно. Я была единственной, говоришь ты! И все-таки нас всегда что-то разделяло. Когда вдруг тебя потянуло… скажем так: когда начался твой еврейский период, мне показалось, что это нас сблизит. Казалось, ты сбросишь личину и откроется нормальный свободный человек — как все другие люди. Ты, думала я, узнаешь себе истинную цену, найдешь свое место. Именно для того, чтобы ощущать себя полноценным немцем в своей родной стране.
— Полагаешь, для этого я должен был сначала стать евреем?
— В каком-то смысле, да. Прежде всего, это значит — найти и осознать себя самого, свою самобытность, свою значимость, в конце концов. Только тогда человек может внести свой вклад в общество, найти в этом удовлетворение и почувствовать себя поистине равноправным.
— Ну… может быть. Однако заботами моего отца, кажется, уже поздно. Этот путь мне отрезан. Я не из евреев Борычева — и Мойша Шленкер правильно указал мне на дверь, — но и здесь я никуда не вписываюсь, нигде не свой. Все, кончено! Хватит! Мне осталось лишь, по возможности, весело убивать время и «вечность проводить». За тебя сделать ставку на ипподроме Иффецхайм?[22]
Марта мрачно покачала головой.
— Я еще не ставлю на тебе крест. Когда прибудешь в Баден-Баден?
— Завтра около полудня. Спальный вагон отцепят во Франкфурте рано утром, постараюсь к тому времени найти местечко в другом вагоне. Удивительно, но поезд набит под завязку.
Только теперь им бросилось в глаза, какая странная публика заполняла вагоны.
— Неужели эти тоже едут на «Большую неделю» в Баден-Баден! — изумленно воскликнул Хайнц.
Он уставился вслед группе старых русских евреев, вышагивавших вдоль поезда с тяжелыми чемоданами в руках и заглядывавших в окна в поисках свободных мест. Перед вагоном третьего класса толпилась изрядная орава молодых людей, которые голосисто подбадривали тех, что висели в открытых окнах. Всех их отличал ярко выраженный еврейский тип. У многих были прицеплены сионистские значки, которые Хайнц уже видел на том памятном собрании.
— Неужели евреев внезапно охватил спортивный азарт? — съязвил он.
Юнцы на платформе наконец обратили внимание на группу стариков, и тут же несколько студентов, которых нетрудно было распознать по разноцветным перевязям, бросились к беспомощно озиравшимся старцам, чтобы подхватить их багаж и помочь пробраться через шумную сутолоку.
Вдруг Хайнц вздрогнул и решительно потянул Марту назад. В одном из окон он заметил Йосла с Шаной. Их внешний вид изменился и, так сказать, европеизировался. Йосл оставил короткую бородку и переоделся в пиджачную пару. На Шане красовались лакированная шляпка и прорезиненный плащ. Оба были поглощены разговором с господином в экстравагантном клетчатом пальто и высоком цилиндре, стоявшем вплотную к вагону, и не углядели Хайнца.
— Куда едут все эти люди? — остановил Хайнц паренька с огромной стопкой газет в желтой обложке, которую Хайнц принял за спортивный листок; отъезжающие буквально выхватывали газету из рук продавца. — Ведь не на «Большую неделю»?
Юноша, тоже с сионистским значком, поднял удивленные глаза.
— На большую неделю? — недоуменно переспросил он, потом вроде как понял и доверительно подмигнул: — Конечно! На большую неделю в Базеле. На конгресс сионистов!
Поезд тронулся. Хайнц, снова оказавшийся с Мартой в конце, запрыгнул в последний вагон и остановился в тамбуре, наблюдая суету провожающих. Вдруг в неясный гул крытой платформы ворвался многоголосый хор. Мимо проплывали сосредоточенные, чуть ли не торжественные лица молодых евреев, оставшихся на перроне, которые пели свой гимн. Мелодия набирала силу, улетая под своды, а перемежающиеся голоса пробуждали в Хайнце какие-то смутные воспоминания. Он так погрузился в себя, что чуть не упустил момент помахать на прощанье Марте, которая уже почти слилась с удаляющейся толпой. Потом надвинулись стены из тесаного камня, гул и пение резко оборвались, и поезд покатил сквозь вечернее безмолвие между медленно уплывающими силуэтами фабричных корпусов и мощных труб в сумеречный ландшафт.
Василий Зубакин написал авантюрный роман о жизни ровесника ХХ века барона д’Астье – аристократа из высшего парижского света, поэта-декадента, наркомана, ловеласа, флотского офицера, героя-подпольщика, одного из руководителей Французского Сопротивления, а потом – участника глобальной борьбы за мир и даже лауреата международной Ленинской премии. «В его квартире висят портреты его предков; почти все они были министрами внутренних дел: кто у Наполеона, кто у Луи-Филиппа… Генерал де Голль назначил д’Астье министром внутренних дел.
«Тут-то племяннице Вере и пришла в голову остроумная мысль вполне национального образца, которая не пришла бы ни в какую голову, кроме русской, а именно: решено было, что Ольга просидит какое-то время в платяном шкафу, подаренном ей на двадцатилетие ее сценической деятельности, пока недоразумение не развеется…».
А вы когда-нибудь слышали о северокорейских белых собаках Пхунсанкэ? Или о том, как устроен северокорейский общепит и что там подают? А о том, каков быт простых северокорейских товарищей? Действия разворачиваются на северо-востоке Северной Кореи в приморском городе Расон. В книге рассказывается о том, как страна "переживала" отголоски мировой пандемии, откуда в Расоне появились россияне и о взгляде дальневосточницы, прожившей почти три года в Северной Корее, на эту страну изнутри.
Герои книги Николая Димчевского — наши современники, люди старшего и среднего поколения, характеры сильные, самобытные, их жизнь пронизана глубоким драматизмом. Главный герой повести «Дед» — пожилой сельский фельдшер. Это поистине мастер на все руки — он и плотник, и столяр, и пасечник, и человек сложной и трагической судьбы, прекрасный специалист в своем лекарском деле. Повесть «Только не забудь» — о войне, о последних ее двух годах. Тяжелая тыловая жизнь показана глазами юноши-школьника, так и не сумевшего вырваться на фронт, куда он, как и многие его сверстники, стремился.
"... У меня есть собака, а значит у меня есть кусочек души. И когда мне бывает грустно, а знаешь ли ты, что значит собака, когда тебе грустно? Так вот, когда мне бывает грустно я говорю ей :' Собака, а хочешь я буду твоей собакой?" ..." Много-много лет назад я где-то прочла этот перевод чьего то стихотворения и запомнила его на всю жизнь. Так вышло, что это стало девизом моей жизни...
1995-й, Гавайи. Отправившись с родителями кататься на яхте, семилетний Ноа Флорес падает за борт. Когда поверхность воды вспенивается от акульих плавников, все замирают от ужаса — малыш обречен. Но происходит чудо — одна из акул, осторожно держа Ноа в пасти, доставляет его к борту судна. Эта история становится семейной легендой. Семья Ноа, пострадавшая, как и многие жители островов, от краха сахарно-тростниковой промышленности, сочла странное происшествие знаком благосклонности гавайских богов. А позже, когда у мальчика проявились особые способности, родные окончательно в этом уверились.
Повесть Израиля Меттера «Пятый угол» была написана в 1967 году, переводилась на основные европейские языки, но в СССР впервые без цензурных изъятий вышла только в годы перестройки. После этого она была удостоена итальянской премии «Гринцана Кавур». Повесть охватывает двадцать лет жизни главного героя — типичного советского еврея, загнанного сталинским режимом в «пятый угол».
В книгу, составленную Асаром Эппелем, вошли рассказы, посвященные жизни российских евреев. Среди авторов сборника Василий Аксенов, Сергей Довлатов, Людмила Петрушевская, Алексей Варламов, Сергей Юрский… Всех их — при большом разнообразии творческих методов — объединяет пристальное внимание к внутреннему миру человека, тонкое чувство стиля, талант рассказчика.
Впервые на русском языке выходит самый знаменитый роман ведущего израильского прозаика Меира Шалева. Эта книга о том поколении евреев, которое пришло из России в Палестину и превратило ее пески и болота в цветущую страну, Эрец-Исраэль. В мастерски выстроенном повествовании трагедия переплетена с иронией, русская любовь с горьким еврейским юмором, поэтический миф с грубой правдой тяжелого труда. История обитателей маленькой долины, отвоеванной у природы, вмещает огромный мир страсти и тоски, надежд и страданий, верности и боли.«Русский роман» — третье произведение Шалева, вышедшее в издательстве «Текст», после «Библии сегодня» (2000) и «В доме своем в пустыне…» (2005).
Роман «Свежо предание» — из разряда тех книг, которым пророчили публикацию лишь «через двести-триста лет». На этом параллели с «Жизнью и судьбой» Василия Гроссмана не заканчиваются: с разницей в год — тот же «Новый мир», тот же Твардовский, тот же сейф… Эпопея Гроссмана была напечатана за границей через 19 лет, в России — через 27. Роман И. Грековой увидел свет через 33 года (на родине — через 35 лет), к счастью, при жизни автора. В нем Елена Вентцель, русская женщина с немецкой фамилией, коснулась невозможного, для своего времени непроизносимого: сталинского антисемитизма.