Хана. Аннабель. Рэйвен. Алекс - [9]

— Ну, ладно, пока, — поспешно произношу я, маскируя сорвавшийся голос кашлем.

Потом я резко разворачиваюсь, а слова начинают сплетаться в мешанину цветов, как жидкость, вылитая в канаву. Я сдвигаю очки на переносицу.

— Пока, — повторяет Лина.

Из груди к горлу поднимается волна. Мне хочется повернуться и окликнуть Лину. Рот наполняется горечью, а мышцы гортани напрягаются, пытаясь втолкнуть все обратно. Но стремление становится невыносимым, и я, сама того не желая, обнаруживаю, что развернулась и зову Лину.

Лина достигла своего дома. Она молча останавливается, взявшись за калитку, и безучастно равнодушно смотрит на меня.

— Нет, ничего! — кричу я и бегу прочь.

Записка от Стива прибывает этим же утром. Он умудрился спрятать послание в рекламной листовке «Пицца „Андеграунд“ — грандиозное открытие сегодня!», свернутой и втиснутой в завиток наших парадных ворот. Я вижу всего два слова — «Пожалуйста, приходи» — и его инициалы, наверное, на тот случай, что ее обнаружат мои родители или регулятор. На оборотной стороне листовки — грубо набросанная карта с одним-единственным названием улицы: Тэнгвилд-Лейн, тоже в Диринг-Хайлендс.

На сей раз выбираться тайком не нужно. Нынешним вечером мать и отец отправляются на акцию по сбору средств. Портлендское общество дебатов устривает свой ежегодный танцевальный вечер. Предки Анжелики тоже приглашены. Это, конечно, упрощает ситуацию. Вместо того чтобы красться по городу во время комендантского часа, мы с Анжеликой встречаемся в Хайлендсе заранее. Она приносит с собой полбутылки вина, хлеб и сыр. Анжи раскраснелась и возбуждена. Мы сидим на крыльце особняка с закрытыми ставнями и ужинаем. Солнце в красно-розовом ореоле опускается за деревья, вскоре его лучи меркнут и пропадают совсем.

Затем, в половине десятого, мы отправляемся на Тэнгвилд.

У нас нет точного адреса, но искать нужное место долго не приходится. Тэнгвилд — небольшая улочка, состоящая из двух кварталов. Везде высятся деревья, из-за которых поднимаются немногочисленные островерхие крыши, едва различимые на фоне фиолетового неба. Ночь на удивление тихая, и я различаю рокот барабанов сквозь стрекот сверчков. Мы сворачиваем на длинную дорожку в трещинах, сквозь которые пробиваются мох и трава. Анжелика распускает волосы, потом собирает их в хвост и опять распускает. Мне вдруг становится жаль ее.

Исцеление Анжелики планируется уже на следующей неделе.

Когда мы подходим к дому, барабанный бой становится громче, хоть и остается приглушенным. Я замечаю, что окна заколочены досками, а дверь плотно закрыта и обита изоляционным материалом. Стоит нам распахнуть ее — и музыка превращается в рев. От визга гитар содрогаются пол и стены. На мгновение я застываю и моргаю, сбитая с толку и обескураженная. Музыка, словно сжимает мою голову в тиски и выдавливает из моего сознания все мысли.

— Закройте дверь!

Какая-то девушка с огненно-рыжими волосами с криком проносится мимо нас и захлопывает створку. Потом, злобно уставившись на меня, возвращается к парню, с которым болтала. Он — высокий, белокурый и тощий, сплошные локти да коленки. Мальчишка лет четырнадцати, не больше. На футболке у него написано: «Портлендская морская консерватория».

Я вспоминаю про Сару Стерлинг, и к горлу подкатывает тошнота. Я закрываю глаза и сосредотачиваюсь на музыке: ее вибрация отдается у меня в костях. Сердце, подладившееся под ритм, бьется сильно и быстро. Я недавно столкнулась с подобными мелодиями — прежде мне доводилось слышать лишь величавые, размеренные песни, которые постоянно крутят по радио. Это — одна из моих любимых вещей в андеграунде — грохот ударных, визг струн. Она проникает мне в кровь и заставляет чувствовать себя пылкой и буйной.

— Спустимся вниз, — заявляет Анжелика.

Она осматривает толпу — явно кого-то ищет. Интересно, не того ли, с кем она ушла в прошлый раз? Просто поразительно — вопреки всему, что мы пережили этим летом, по-прежнему остается слишком много вещей, о которых мы вообще не упоминаем.

Я думаю о Лине и о нашем последнем натянутом разговоре. Если бы только она выслушала меня и попыталась понять! Она бы увидела красоту этого скрытого мира и смогла оценить содержание: музыку, танцы, соприкосновение пальцев и губ. Мгновение полета после долгих лет жизни ползком…

Я прогоняю мысли о Лине.

В подвал ведет лестница из грубо сглаженного бетона. Если не считать толстых свечей в лужицах парафина, установленных на ступенях, все тонет во мраке. Грохот нарастает, а воздух делается жарким, влажным и дрожащим, словно звук обретает физический облик и некое незримое тело пульсирует, дышит, потеет.

Подвал недостроен. Мне кажется, что он просто вырублен в земле. Здесь настолько темно, что я прямо-таки представляю себе грубые каменные стены и низкий заплесневелый потолок. Не понимаю, как музыканты здесь ориентируются.

Возможно, именно этим объясняются скрипучие, неровные ноты, сражающиеся между собой за господство. Мелодии тоже соперничают друг с другом, они лишены гармонии и отчаянно рвутся в верхние регистры.

Пустое помещение похоже на пещеру. От центрального зала, где играет группа, ответвляются другие, поменьше и помрачнее. Одно из них полностью забито грудами сломанной мебели. В другом господствуют продавленный диван и пара-тройка грязных матрасов. На одном уже устроились двое. Они выглядят, как пара переплетенных толстых змей, и я поспешно отвожу глаза. В соседней комнате натянуты веревки для сушки белья, с них свисают десятки бюстгальтеров и хлопчатобумажных трусиков — девичьих трусиков. Должно быть, они остались после семьи, которая жила здесь, — проносится у меня в голове. Внезапно мимо меня с громким ржанием проталкивается группа парней, и я догадываюсь, что это — трофеи и памятные сувениры андеграунда.