Хам и хамелеоны. Том 2 - [106]

После Тулы, после похорон Николая отправлять дочь в Петербург уже не пришлось. И это казалось первой реальной победой над неудержимым потоком событий, во власти которого все они находились вот уже столько месяцев подряд. Отчисления из Академии удалось избежать. Ректор подписал заявление о предоставлении Февронии академического отпуска. Иван пробыл в Туле до девяти дней и, когда появился в Москве, уже вместе они с Ниной решили поехать в Петербург на время майских праздников, чтобы собрать вещи Февронии и разобрать чемодан Николая, который всё еще загромождал закрытую комнатушку в квартире у Нининой матери; сама Ольга Павловна не хотела притрагиваться к этим вещам…

Отложив газету, Иван вполголоса попросил Нину внимательно его выслушать. Он рассказал ей о ребенке Марии.

У нее, у Нины, появился племянник. Мать малыша — Маша, сестра Ивана и Николая. Еще в Туле Иван начал говорить о покойном брате как о временно отсутствующем, отчего Нине становилось жалко его, жалко их обоих, и немного жутко… Ребенок находится в Англии, однако расти и воспитываться мальчик должен в родной среде. А провернул эту немыслимую операцию покойный Коля, причем втайне ото всех. На авантюру он отважился сразу же после последней поездки во Францию. Нарушив все писаные и неписаные законы, какие только существуют в цивилизованном мире, Николай добился своего. Что-либо изменить уже невозможно. Сам он, Иван, должен немедля ехать в Лондон, чтобы заниматься ребенком…

Глядя в окно, Нина долго молчала. Почему ее не посвятили во всю эту историю раньше? Почему все молчали столько времени? Теперь-то ей стало понятно, почему младший брат, отныне бывший и за старшего, и за младшего, казался ей каким-то закрывшимся в себе. Понятно стало, почему так нянчился с ним Филиппов, и почему они последнее время меняли тему разговора при ее появлении, даже если видеть их вместе доводилось редко, поскольку много времени уходило на поездки в изолятор с передачами для Адели.

— Ну и слава богу, — вздохнула Нина. — Это самый настоящий поступок за всю его жизнь.

Иван уставился на нее непонимающим взглядом. На какую реакцию он рассчитывал?

— Не представляю, как я один буду им заниматься, — виновато проронил он.

Нина опять погрузилась в задумчивость. Глаза у нее блестели.

— Как все… Ничего сложного, — сказала она.

— Что, если вам со мной поехать? — спросил Иван. — Поживете в Англии несколько месяцев, смените обстановку. Оттуда на всё смотришь как-то по-другому.

— Мне теперь только Англии и не хватает… для полного счастья, — чуть не простонала Нина. — Один у тебя выход на все случаи жизни, драпать, да?.. От себя не убежишь.

— Коля просил меня об этом…

— В Англию нас увезти?

— А почему вам, собственно, не поехать? Или ты из-за подруги? — спросил Иван. — Ты очень привязана к ней?

Нина не отвечала.

— Коля говорил, вы очень сдружились.

— И что мы лесбиянки он тоже говорил? — Нина бесстрашно взглянула ему в глаза. Ее взгляд показался Ивану бесконечно усталым.

— Нет, этого я не слышал.

— Так думают все. Следователь, адвокат, свинтус этот недобитый… Живучий оказался, гад! — с ненавистью выплеснула из себя Нина и сразу побледнела. — Извини… Я не могу бросить человека, который ни в чем не виноват. Но никому здесь, похоже, ничего не докажешь.

— Я бы никогда не общался с мужчинами. Здесь, в России… если бы мог, — понимающе сказал Иван. — Только с женщинами. Вся эта грязь… Есть в ней что-то сивое, мужицкое. Женщины в России чище и интереснее мужчин, — добавил он.

— Каждая вторая — истеричка. А каждая третья — с отклонением, — усмехнулась Нина. — А ведь ты собирался здесь жить, среди этого хамья? Чем меня уламывать, ехал бы ты сам в Англию, Ваня. Писал бы книжки, устраивал бы свою жизнь. Ведь ты теряешь время. Пора поставить крест на всём этом.

— На России?

Нина молчала.

— Невозможно всю жизнь кресты ставить… — сказал Иван и вдруг стал удивительно похож на брата. — По-моему, я уже не смогу жить за границей.

— Сам не хочешь, а меня зовешь… Ты никогда не сможешь здесь жить, не строй себе иллюзий, — жестко сказала Нина.

— Кто-то должен жить здесь. Муравейник разрушен, — сказал Иван. — Но рано или поздно появится новый.

— Муравейник?

— Не знаю, как это назвать… Через несколько месяцев, как только буря с мальчиком утихнет, я вернусь в Тулу. Отец всё равно не сможет жить один. А вы бы остались там ненадолго. Со временем всё устоится, утрясется, — уговаривал Иван.

— Тула, сугробы, русская зима… Ты как иностранец рассуждаешь. Но ведь ты совсем не приспособлен к такой жизни, — твердила Нина свое. — Ты бы видел, что происходит там, куда я езжу.

— В изоляторе?

— Если бы не этот Петренко, с которым Коля договорился, свиданий нам с Адой вообще бы никто не дал… Ты бы видел, с кем там приходится иметь дело! — В лице Нины появилось что-то умоляющее, но упрямое. — В этой стране можно жить по-разному, как и везде. Можно ничего не видеть и как сыр в масле кататься. Вот как я жила до сих пор. А когда глаза открываются, становится страшно. Жизнь начинает казаться наказанием. И это тоже правда. Эта страна… Они здесь такого понаплодили! Столько лет, столько десятилетий разводить мразь, мрак! Как в колбе какой-то. Куда ни сунься, поближе к кормушке — одна мразь! Одни мутанты, выродки! — Помолчав, Нина добавила уже другим тоном: — В начале недели я была в Смоленске, у Аделиной сестры. Она предложила мне участвовать в одном деле. Наверное, соглашусь… Они детский дом с осени открывают. Не могу же я ничем не заниматься. Детей я всегда любила. Своих вот только… Так что всё само собой сходится…