Хам и хамелеоны. Том 2 - [102]

— Да, в последний раз я тоже это чувствовал, — согласился Николай. — Впустую как-то прошло столько лет. Оттуда это виднее. И по папиной физиономии прямо-таки читать можно… — помолчав, Николай спросил: — У тебя никогда не бывает такого чувства… с детства помню, когда я болел, у меня всегда появлялось ощущение… даже не знаю, как описать… Всё пространство превращается в теплый пластилин. Липким всё становится, вязким. Время, оно как бы растягивается. У меня всегда появляется «чувство пластилина» за пару дней, перед тем, как заболею. Даже перед обычным гриппом. Закрою глаза, и сразу всё становится тягучим…

— Точно, помню, — подтвердил Иван с некоторым удивлением. — Растягивается время…

— Значит, понимаешь. Когда кому-нибудь говорю об этом… ну, про время… на меня вот такие шары выкатывают… — Николай удовлетворенно заключил. — Это у нас в крови.

— Почему ты заговорил об этом? — спросил Иван.

— Раньше такое со мной редко случалось. А теперь постоянно. Такое чувство, что пространство… что всё вокруг — оболочка. Упругая и растягивающаяся. Время течет не так, как раньше… Послушай, а вдруг я здесь застряну? Ну если трезво, без эмоций? — спросил Николай, повернув лицо на брата.

Разубеждать его не хотелось. Сердце Ивана сдавила холодная тяжесть. Честнее было молчать, в противном случае пришлось бы лгать и себе самому.

— Я где-то читал, не помню где… что неверие, неверие в Бога — это разновидность безумия, — сказал Николай. — А я вот думаю, что еще безумнее знаешь что?.. Верить наполовину. Вот это уже — полное безумие. Крыша совсем может поехать… Потому что это в принципе невозможно. И верить и одновременно не верить. И быть и не быть… А ведь так большинство живет. Большинство этим довольствуется. И — хоть бы хны. Как это возможно?

— Получается, мы с тобой безумцы законченные? — через силу усмехнулся Иван.

— Тебе смешно… А ты лучше задумайся. У меня от мысли об этом мурашки бегут по спине. — Николай отвел взгляд на окно и, переборов одышку, продолжал: — Большинство людей живут по инерции. Во всяком случае, старается не сойти с дороги… с накатанного пути. И вранья о себе им вот так хватает, — Николай провел ребром ладони по горлу, — большего и не нужно. А куда он ведет, этот путь?.. Ты правильно сделал. Правильно выбрал.

— Что ты имеешь в виду? — не понял Иван.

— Правильно, что решил уйти от этого. От беготни, от материализма. Правильно, что выбрал книги, литературу, — пояснил Николай.

— Я ничего не выбирал. Чушь! Как я мог сознательно выбрать нищету?

— Не прибедняйся. Сами собой такие решения не принимаются.

Чтобы не перечить друг другу, оба некоторое время молчали.

— Тебе по снегу не хочется походить? — сменил тему Николай. — Может, поможешь мне завтра? Если погода будет хорошая после обеда? Пораньше сможешь приехать?

— Приеду, конечно, — пообещал Иван.

— Не позднее двух.

— Договорились.

С утра день выдался морозный и солнечный. Но после обеда небо над парком опять затянули облака. Иван предлагал перенести прогулку на следующий день.

Николай настаивал на своем. Он возбужденно объяснял, что все эти дни звонил в Москву, отправил компаньонам десятки писем по электронной почте, улаживая свои финансовые дела. Николай твердо решил продать свою долю акций, о чем говорил еще как-то в Кратове, но тогда никто не принял его слов всерьез. И вот выяснялось, что он настроен вполне решительно.

С компаньонами возникли разногласия. Предлагаемые условия выхода Николая из бизнеса, как выяснилось, никого не устраивали. А ведь еще недавно все били себя в грудь: мол, не будем жить по волчьим законам! На поверку вышло, что не может и поклявшийся не воспользоваться беспомощностью слабого; он, Николай, стал слишком легкой добычей. Реальной цены за его долю компаньоны давать не хотели, настаивали на формальном перерасчете стоимости компании и совокупностей всех долей из расчета годичной прибыли. На размышления они затребовали месяц. Один Грабе протягивал руку и предлагал выкупить долю Николая на одного себя по реальной цене. Но и это грозило обернуться дележом с самыми непредсказуемыми последствиями, поскольку никто не позволил бы американцу завладеть контрольным пакетом. Николая выдавали глаза: все эти новости его и удивляли, и угнетали.

Иван не сразу распаковал дорожную сумку. Решив сделать брату сюрприз, кроме мандаринов, которые Николай попросил привезти, чтобы держать их на столе для запаха, Иван вытащил из сумки объемистый пакет и, с шумом распотрошив бумагу, выставил перед братом пару валенок из светло-рыжего войлока. Именно такие валенки, светлые и легкие, носил иногда отец. Оказалось, что их нелегко найти. Ольге Павловне пришлось обежать весь Санкт-Петербург.

Николай сидел на кровати в новых валенках и любовался обновой, как мальчишка.

— Вот это вещь! Чудо, Ваня… В жизни не носил ничего удобнее. А легкие какие… Ты не примерял? Елки зеленые… Спасибо! — сиял он. — Небось дорогие?

— Копейки.

— Сколько?

— Не знаю. Ольга Павловна покупала. Сказала: в подарок Коле, пусть нос не вешает.

— Надо же… Передай ей спасибо.

Они вышли на улицу. Очищенная от снега аллея уводила вглубь заснеженных сосен, откуда Николаю хотелось взглянуть на зимний лес, но не успел он сделать и сотни шагов, как ему стало трудно дышать. Он выглядел удрученным. На лице застыло отрешенное выражение. Даже медленная ходьба в обратном направлении потребовала от него больших усилий.