Гяур - [6]

Успеешь ты от этих мук,

То вечно должен ты вокруг

Престола Эблиса кружиться,

И будет грудь гореть огнем…

Нет, о страдании твоем

Пересказать не хватит силы.

Но перед этим из могилы

Ты снова должен выйти в мир

И, как чудовищный вампир,

Под кровлю приходить родную –

И будешь пить ты кровь живую

Своих же собственных детей.

Во мгле томительных ночей,

Судьбу и небо проклиная,

Под кровом мрачной тишины

Вопьешься в грудь детей, жены,

Мгновенья жизни сокращая.

Но перед тем, как умирать,

В тебе отца они признать

Успеют. Горькие проклятья

Твои смертельные объятья

В сердцах их скорбных породят,

Пока совсем не облетят

Цветы твоей семьи несчастной.

Когда же юной и прекрасной

Любимой дочери придет

Погибнуть за тебя черед –

Она одна тебя обнимет,

И назовет отцом, и снимет

Она кору с души твоей,

И загорится пламень в ней.

Но все же нет конца мученью:

Увидишь ты, как тень за тенью

Румянец нежный на щеках

У юной жертвы исчезает

И гаснет блеск у ней в глазах,

И взгляд печальный застывает…

И ты отделишь от волос

Одну из золотистых кос,

И унесешь в воспоминанье

Невыразимого страданья:

Ведь в знак любви всегда с собой

Носил ты локон золотой.

Когда с кровавыми устами,

Скрежеща острыми зубами,

В могилу с воем ты придешь,

Ты духов ада оттолкнешь

Своею страшною печатью

Неотвратимого проклятья.

…

"Кто этот сумрачный монах?

Давно уж на моих глазах,

Близ вод моей страны родимой,

Как быстрым вихрем уносимый,

На легком мчался он коне,

И в память врезалося мне

Безбрежной скорби выраженье

В его чертах. Тоска, мученье

Не стерлись с бледного чела.

Иль смерть доселе в нем жила?"

…

"Седьмой уж год начнется летом,

Как, распростясь с греховным светом,

Живет он с нами. Совершен

Какой-то грех им был, и он

Искать пришел успокоенья,

Но, чужд духовного смиренья,

В исповедальню не идет,

По вечерам не вознесет

Мольбы, колена преклоняя…

Церковных служб не замечая,

В убогой келье он сидит

И, с думой на челе, молчит.

Какой он веры, где родился,

Не знает здесь никто. Явился

Он из-за моря к нам, из стран,

Где царствует в сердцах Коран.

На турка не похож чертами.

Скорей одной он веры с нами,

Причислить мог скорей всего

Я к ренегатам бы его,

Что вновь, раскаявшись в измене,

Хотят с мольбой склонить колени,

Когда б он храм наш посещал

И Тайн Святых не избегал.

Когда в казну святого братства

Неисчислимые богатства

Вложил таинственный чернец,

То настоятель наконец

Пришел от гостя в умиленье.

Будь я приором – ни мгновенья

Его терпеть не стали 6 мы

Иль не пускали б из тюрьмы.

Во сне бормочет он порою

Обрывки фраз, обрывки слов –

О деве, скрытой под волною,

О звоне сабельных клинков,

О жалком бегстве побежденных,

И об обидах отомщенных,

И об османе, павшем в прах…

И часто на крутых скалах

Его видали мы над морен,

Когда он там, с тоской и горем,

Все спорит с призраком одним:

Рука кровавая пред ним

В волнах могилу открывает

И вниз безмолвно призывает".

…

Надвинув темный капюшон,

На мир угрюмо смотрит он,

О, как глаза его сверкают,

Как откровенно выражают

Они волненья дней былых!

Непостоянный пламень их,

Смущенье странное вселяя,

Проклятья всюду вызывая,

Всем встречным ясно говорит,

Что в мрачном чернеце царит

Доселе дух неукротимый.

Как птичка, встретив недвижимый

И полный чар змеиный взор,

Напрасно рвется на простор,

Бессильно трепеща крылами, –

Так, встретившись с его глазами,

Замрет на месте всякий вдруг,

Невольный чувствуя испуг;

Его завидя в отдаленье,

Монах торопится в смущенье

С дороги своротить скорей.

Его улыбка, взгляд очей

Грехом как будто заражают

И страх таинственный вселяют,

В его чертах веселья нет;

Коль в них мелькнет улыбки след,

То это смех лишь над страданьем.

И губ презрительным дрожаньем

Усмешку злую проводив,

Он вновь замкнется, молчалив,

Как будто острой скорби жало

Навек улыбку запрещало…

Не светлой радостью она

Бывала в нем порождена.

Когда ж в чертах его разлито

Воспоминанье чувств иных,

Еще больней смотреть на них.

Не все годами в нем убито,

Его надменные черты

С пороком вместе отражают

Следы духовной красоты;

В грехе не все в нем погрязает.

Толпа не видит ничего,

Понятен ей лишь грех его,

Но в нем открыл бы взор глубокий

И сердца жар, и дух высокий.

Как жаль даров бесценных тех!

Их иссушили скорбь и грех!

Не многим небо уделяет

Дары такие, но вселяет

Носитель их лишь страх кругом;

Так, на пути заметив дом

Без крыши, полный разрушенья,

Проходит путник без волненья.

Когда ж, разрушенный войной

Иль дикой бурею ночной,

Пред ним, бойницами чернея,

Предстанет замок, – он, не смея

Взгляд пораженный оторвать,

Забудет путь свой продолжать.

Колонны вид уединенный

И свод, плющом переплетенный,

Все говорит, что погребен

Здесь гордый блеск былых времен.

"Безмолвно вдоль колонн высоких,

Закрывшись складками широких

Своих одежд, вот он скользит.

Всем страх его внушает вид.

Он службу мрачно наблюдает,

Но тотчас церковь оставляет,

Заслышав антифон святой

Над преклоненною толпой.

Стоит он мрачно в отдаленье,

Пока не кончится моленье.

Стоит он там, печален, тих,

Молитвы слушая других.

Тень от стены его скрывает…

Но вот он капюшон срывает,

И пряди темные кудрей

На лоб спускаются прекрасный,

Как будто самых черных змей

Из всей семьи своей ужасной

Ему Горгона отдала,

Их срезав с бледного чела.

Хоть он монаха платье носит,

Обета все ж не произносит,

Кудрей упрямых не стрижет,