Гуситское революционное движение - [6]

Церковь загнивала «во главе и членах». Совершенно ясно, что в таких условиях церковнослужителем мог стать либо тот, у кого были деньги на покупку должностей, либо тот, за кого платил кто-нибудь другой.

Во времена Карла IV лучшие и наиболее доходные церковные должности в Чехии получали иностранцы, прежде всего немцы, собравшиеся вокруг императорского двора, который использовал свою тесную связь с папой, чтобы оказывать им поддержку. У чешского духовенства, особенно низшего, была, таким образом, еще одна причина ненавидеть высших сановников церкви, бывших, как правило, чужеземцами.

Получать бенефиции и связанные с ними доходы становилось делом нелегким. Каждому хотелось бы стать священником и привольно жить за счет сборов и «помощи» верующих. Люди шли в священники совсем не из-за стремления «следовать Христу в смирении и бедности», ими руководило желание разбогатеть. «У духовенства становится больше добра, а потому растет число учеников и священников, ибо каждый хочет легко жить и богатеть»[17].

Не удивительно, что на церковных должностях сидели люди, представлявшие прямую противоположность «христовым апостолам», хотя они и называли себя их преемниками. «Третий обычай духовенства — раздавать церковные должности родственникам. Есть много владык, которые дают бенефиции приятелям, людям бесчестным, неспособным даже пасти свиней…»[18]

Распущенность духовенства граничила с бесстыдством, нравственный упадок достиг чудовищных размеров. В конце XIV века была проведена ревизия пражских приходов, имевшая целью выявить и ликвидировать, по крайней море, наиболее вопиющие злоупотребления. Из отчетов этой ревизии мы узнаём о некоем священнике Людвике Кояты из прихода св. Яна в Подскалии: «У него также была возлюбленная, проживавшая в Вышеграде, кроме того, в своем доме, находящемся близ монастыря св. Екатерины, что против школы св. Апполинария, он устроил публичный дом, в котором содержал четырех, иногда шесть и даже восемь проституток, принимавших гостей — со стороны. Помимо того, он был страстным игроком в кости. Он ходил играть в кости на Старое Место в дом Гензла Глазера и Маркеты Плетловой, нередко он проигрывал там всю свою одежду и ночью возвращался нагим в дом своей сожительницы в Вышеграде. Дважды рихтарж[19] Нового Места прогонял его в таком обличье как бродягу, но ему удавалось скрыться в своем доме, что против школы св. Апполинария»[20]. Следует добавить, что, по всей вероятности, Людвик Кояты не был исключением; безнравственных церковнослужителей было тогда множество.

С другой стороны, большой приток желающих получить бенефиций и должность священника приводил к тому, что кандидатов было больше, чем свободных мест. Значительно возросло количество низшего духовенства, куда входили священники из бедноты, прежде всего из чешских семей, не имевших средств на покупку бенефиция и вынужденных поступать на службу к бенефициариям в качестве держателей приходов, наниматься в церковные сторожа или становиться бродячими проповедниками. Таким образом произошла дифференциация духовенства, разделившегося на так называемых прелатов, то есть высших служителей церкви, или высшее духовенство (clerus major), и низшее духовенство (clerus minor), положение которого все более ухудшалось. Голодный и бедствующий проповедник сравнивал «церковь христову» — бедную, смиренную, какой ее описывали в евангелиях, с тогдашней церковью — распущенной и безнравственной, крупнейшим феодальным владельцем. Это вопиющее противоречие показывало, как «далеко зашла церковь». Не удивительно, что именно из рядов низшего бедного духовенства выходили люди, требовавшие исправления церкви, передовые борцы, лучшие организаторы и вожди гуситского народного движения.

Богатства и праздность церковнослужителей дорого обходились народу. Церковь была охвачена глубоким кризисом; деньги превратили ее в огромный международный вертеп, где бесстыдно спекулировали на чувствах верующих людей. Церковные богатства вызывали все большую и большую ненависть не только к местным церковным учреждениям, но и к самому Риму, что способствовало углублению кризиса церкви как института.

Кризис феодальной системы захватил и светских феодалов. Класс светских феодалов не был единым. В зависимости от размеров владений, происхождения и общественного положения светские феодалы делились на высшее дворянство (панство) и низшее дворянство, то есть рыцарей, земанов и паношей[21]. Паны, так же как и монастыри, стремились к объединению своих распыленных владений. Эти владения в значительной своей части были раздроблены и состояли из отдельных участков, на которых сидели крестьяне. Панство стремилось к тому, чтобы эти участки были расположены близ домениальных земель, на которых велось барское хозяйство. Мы уже видели, что подобные же стремления духовенства наталкивались на сопротивление соседних феодалов. Точно так же усилия какого-либо пана увеличить или округлить свои владения наталкивались на противодействие других феодалов.

Несравненно хуже было положение низшего дворянства, мелких феодалов, которые в экономическом отношении не могли конкурировать с владельцами крупных поместий. Владения низшего дворянства уменьшались в результате посягательств со стороны соседних панов. С подобным явлением мы встречаемся в южной Чехии. Так, например, панский род Рожемберков с половины XIV века расширил свои владения прежде всего за счет мелких дворян, которые вынуждены были продавать свои обремененные долгами замки и усадьбы и поступать на службу к Рожемберкам в качестве бургграфов и служащих. В стремлении расширить свои владения Рожемберки не останавливались даже перед захватами церковной собственности, именно это-то стремление и приводило часть панства в гуситский лагерь. Панские роды, могущество которых теперь возросло, претендовали на неограниченное господство, стремясь захватить в свои руки как центральную, так и местную власть, вследствие чего возникали постоянные трения между панством и королем. Если Карлу IV, нашедшему опору в церкви, еще удавалось держать в повиновении крупных феодалов, то Вацлаву IV пришлось не только испытать на собственном горьком опыте, насколько паны сильнее его, но, как уже говорилось, и познакомиться с панской тюрьмой. Вопрос теперь шел о том, удастся ли низшему дворянству также получить доступ к местному управлению. Мелкий дворянин, все силы которого уходили на борьбу с могущественным и знатным соседом, с ненавистью смотрел на гордо возвышавшиеся башни пышных панских замков. Очень часто, не выдержав борьбы, он вынужден был продавать собственный замок и усадьбу и искать пропитания либо при дворе, либо в тех же панских замках. Много мелких дворян шло в наемную армию как в своей стране, так и за границу. Армия представляла собой закованную в броню конницу, сопровождаемую сравнительно незначительным количеством пеших наемников. Таким образом, одна часть этого обедневшего рыцарства кормилась за счет войны, часть же прибегала к иным средствам — к грабежу и разбою. В полном соответствии с духом феодального права рыцарь, по отношению к которому соседний пан совершил какую-либо несправедливость, мог объявить ему войну, брался за меч и возмещал убытки за счет панского имущества. Он нападал на панские усадьбы и деревни, угонял скот и грабил крестьян. Эти феодальные усобицы, столь обычные для эпохи феодализма, превращающиеся иногда в настоящую «виселичную войну», усугублялись борьбой между самими разбойничьими бандами; во главе этих банд обычно стояли обедневшие дворяне, которые в лесной чаще или на больших дорогах грабили путников и купцов. Многочисленные примеры феодального разбоя и грабежа встречаются в южной Чехии, они записаны в так называемой «Книге казней панов из Рожемберка». Преступления — разбой, грабеж, налеты и поджоги, — описанные в «Книге казней», наглядно показывают, насколько глубоко зашло разложение господствующего класса.