Гурко. Под стягом Российской империи - [120]

Дремлет явор над водою,

К речке нахилився…

Казаки, подремывая в седлах, подхватили недружно, и песня вскоре угасла.

По низине стлался молочный туман, солдаты переговаривались негромко.

— У нас, на вологодчине, поди, снегов навалило, морозы лютуют, а тут ровно осень сырая.

— Снежок, какой днем припорошил, и тот земля забрала.

— Зима без снега и не зима! Как вспомнишь архангельщину свою, деревню родную, тоска-кручина заедает. Из бани выскочишь, аки благ, аки наг, в сугроб нырнешь — и сызнова на полок, парком да веничком тело тешишь. Оно красное да нежное, что у дитяти грудинка.

— А опосля того с девкой побаловаться! — озорно добавил какой-то солдатик.

Рота поручика Узунова шла в голове отряда. Все вокруг было тихо и не предвещало появления турок. Башибузуки вынырнули из тумана, как тени. Захлопали выстрелы. Неожиданно удар толкнул Стояна в грудь. Теплая липкая кровь растеклась под рубахой. Сделалось приторно тошно, в голове закружилось, помутнело сознание. Узунов склонился к гриве коня, медленно сполз под копыта.

И уже не слышал Стоян команды полковника Кухаренко:

— Первая сотня, в до-огон!

Развернулись казаки, настигли башибузуков, рубили без жалости. Казак-запевала, румяный, длиннорукий налетел на Селима. Зазвенела сталь, закружились кони. Привстал казак в стременах, изловчился. В удар вложил всю силу. От плеча и до седла надвое развалил кривого Селима.

Райчо Николов писал в Кавказскую армию в Эриванский отряд поручику графу Василию Андреевичу Узунову:

— Судьбе было угодно свести меня с вашим братом… Мы делили с ним пищу и кров, отражали неприятеля и участвовали в наступлении, Стоян был для меня младшим братом. Я привез его в дом Светозары, но их мечты не сбылись. Графа Узунова не стало на марше к Чаталдже. Его рота продвигалась в авангарде, когда на нас нашли конные башибузуки. Они обстреляли дружинников. В той перестрелке и погиб Стоян. Как тысячи российских солдат, он отдал жизнь во имя независимости Болгарии…

Я посылаю вам, граф Василий Андреевич, его неоконченное письмо.

«Сегодня я воротился из Систово. Я поехал туда, получив отпуск от генерала Столетова, которого сопровождал на Лысую гору к Хаджи-Осман-паше. Миссия парламентера у Николая Григорьевича оказалась весьма трудной, но увенчалась успехом. В Систово я провел пять дней… Господи, это были лучшие дни моей жизни… И знаешь, Василько, теперь, когда я снова среди моих болгарских друзей, дружинников, хочу поделиться с тобой своим сокровенным, у моей Светозары будет сын. Да, я убежден. Мы заранее решили назвать его в честь нашего деда графа Петра Андреевича. Он, презрев злые языки, привез невесту из Болгарии, ставшую нам с тобой и бабушкой, и матушкой…

Знаю, ты улыбаешься, читая эти строки, и думаешь, а если дочь? Что же, тогда имя ей будет Росица…»

С 18 октября 1877 года и по 8 января 1878 года в особом присутствии правительственного Сената длился процесс 193. Подсудимые обвинялись в покушении на государственный строй империи, 88 были приговорены к каторге, другие к ссылке.

Поликарпа Саушкина с товарищами увозили на поселение в российскую глухомань, к Белому морю.

От стражников Поликарпу было известно, что в Петербурге и иных городах имеют место волнения среди фабричного люда.

Жандармы говорили:

— Скоро войне конец, настанет примирение, и тогда государь примется за вас…

В беспорядках винили нигилистов и не хотели замечать, что вся российская действительность вела страну к революции.

Тщетно пытались бороться с революционным движением. В ответ на применение к политическим заключенным экзекуций народники ответили террором. В январе 1878 года на Гороховой в Санкт-Петербурге Вера Ивановна Засулич стреляла в петербургского генерал-губернатора генерала Трепова…

Этот выстрел всколыхнул революционную Россию, но в международной печати он остался мелким эпизодом. Взоры политиков и журналистов были обращены к Сан-Стефано. Неожиданно маленький городок Оттоманской Порты под Стамбулом стал предметом больших обсуждений. За ходом переговоров в Сан-Стефано следили пристально. И хотя переговоры шли при закрытых дверях, многое просачивалось преждевременно, давая пищу журналистской братии.

Канцлер Горчаков, листая по утрам газеты, брюзжал:

— Пашквилянты, умней бы чего напридумали.

А накануне говорил Жомини:

— Любезный Александр Генрихович, видимо, у османов короткая память, так намекните им, генерал Гурко, ключи от ворот Стамбула держит в своих руках, а российский солдат готов распахнуть их. Стоит лишь дать команду. Отправить депешу о том в Константинополь послу Игнатьеву, дабы тот в Сан-Стефано не поступился ни одним пунктом договора.

Но граф Игнатьев и без указаний давил на Саффет-пашу, диктуя нелегкие для Порты условия мира.

Убедившись, что Англия дальше угроз не пойдет, Турция согласилась на Сан-Стефанский мирный договор, отвечающий интересам России, Болгарии, Сербии и Черногории.

Подписав его условия, Саффет-паша горько изрек:

— Европа покинула нас, после того как побудила к войне с Россией…

А покидая Сан-Стефано, заметил Игнатьеву:

— Я всегда знал, инглизы коварны, но к чему было бряцать оружием и мутить воду Золотого Рога и Эгейского моря своими военными кораблями?