— Еще бы маленько и замерз бы Егор…
Солдаты на ходу грызли сухари, ругали мороз, ветер. Брались за лопаты, расчищали дорогу от снега. Тащили орудия, они не проходили между деревьями, и тогда в ход шли топоры.
Выбиваясь из сил, падали тут же.
— Поднимайтесь, ребята, — кричали и просили ротные, — ненароком обморозитесь, а то и замерзнете!
И солдаты вставали, брались за лямки, тащили орудия. А вдали, где-то далеко-далеко синели в снеговых шапках вершины гор.
Конь под Гурко покрылся белым налетом. Генерал спешился, повел коня в поводу. О солдатах подумал: тяжело им в гору, а каково на спуске будет…
Увидел, несколько козловцев костерок соорудили, хворост не горит, дымит. Подошел. Солдаты замолчали.
— Передохнули, ребята?
— Ваше высокоблагородие, сейчас двинемся. Вот только уяснить хотим, откель у турка зловредность этакая? Поди ж ты, сколь славян под себя заломал. Его бьют, а ему все неймется? — спросил бородатый козловец, опираясь на ружье.
Гурко не стал требовать от солдат прекратить разговоры, решил коротко пояснить:
— Начало тому лет триста, когда турки византийскую империю захватили, а ее столицу Константинополь в Стамбул переименовали, православные храмы в мечети переделали. С той поры византийская империя стала турецкой империей и турки покоряют славян на Балканах. Власть их на татар крымских распространилась. Татар они на Русь насылают. А с той поры, когда Екатерина Великая степи причерноморские к рукам прибрала и города строить начала, Николаев, Одессу, Екатеринослав, а потом и Крым завоевала, Севастополь, построила и флот Черноморский, турки совсем озверели, силой хотят вернуть все, а славян на Балканах притесняют.
— Ниче, ваше благородие, мы им шею накостыляем, — сказал бородатый солдат.
Другой солдате нахлобученной по самые глаза шапке голос подал:
— Да еще туда доберись, он эвон за какой горой прячется.
— Доберемся, — уверенно произнес бородатый и скомандовал:
— Пошли, братцы!
Держа коня в поводу, двинулся и Иосиф Владимирович. И теперь уже сверху слышался его голос:
— Не отставай, ребята!
И еще одна ночь бессонная, морозная. А утром снова подъем и дорога еще сложней. И голоса ротных:
— Руби во льду насечки, сбивай с дороги камни!
Подъехавшему Краснову Гурко сказал:
— Воистину, Данил Васильевич, человек предполагает, а Господь располагает. Думали, в сутки управимся, ан, орудия задержали, в трое суток едва управимся…
За полдень поднялись к вершине. Лес закончился. Вокруг, куда ни глянет Силантий Егоров, снега и горы.
Здесь, на вершине, ветер совсем взбесился, будто и шинелишки на тебе нет, пронизывает насквозь.
Генерал Раух торопил авангард. Проводники утверждали: быть метели.
Спуск крутой, безлесный, оказался еще труднее подъема. Дабы притормозить орудия, солдаты разбивались на группы, цеплялись за колеса. Появились болгары, становились рядом с орудийной прислугой, принимали пушки на себя.
Генерал Раух с лицом обмороженным, с потрескавшимися губами, доложил Гурко.
— Есть замерзшие, Иосиф Владимирович. — Чуть погодя промолвил: — На такое можно решиться раз в жизни.
Гурко посмотрел на Рауха:
— Генерал, потрите щеки снегом… — И тут же попросил: — А установите вон на той горе орудие, выпустите несколько гранат по скопление турок внизу…
От Шувалова появился адъютант:
— Орудие в пропасть сорвалось, двух солдат за собой потянуло.
— Господи, — мысленно молился генерал, — на правое дело идут воины, прости их, Боже, и вдохнови… Дай им силы…
Первыми к ночи в Чурьяк вступили преображенцы и заняли выход в долину Сессии. Остальные силы авангарда, занесенные начавшейся метелью, ночевали на перевале и подтянулись в Чурьяк лишь на следующий день. Сам генерал на своей каурой лошаденке, облепленный снегом, простуженным голосам подбадривал солдат:
— С Богом, ребятушки! Во славу Отечества, вперед!
А что же Европа?
Европа на какое-то время онемела, пытаясь ставить под сомнение это известие.
Европа была в шоке.
В Австро-Венгрии заговорили, что пора ввести войска в Боснию и Герцеговину.
А в Великобритании потребовали взять под защиту Оттоманскую Порту и усилить британский флот в Средиземном море.
Франция, опасаясь гренадеров прусских, молчала, будто и нет у нее своей политики на Черном море.
И только Бисмарк, этот железный канцлер, узнав, что российская армия двинулась в зимнее наступление через перевал, выколотив трубку о подошву своего кованого сапога, изрек философски:
— С этими россиянами не соскучишься. Для Оттоманской Порты пробил час.
И, окликнув слугу, велел готовить охотничьи доспехи, на что хитрый баварец съязвил:
— Не далее как на прошлой неделе я слышал иное: «Русские не перейдут Балканы зимой».
— Продолжай, Курт, продолжай, смелее.
— И еще: «Если турки ум не растеряли, они имеют время собрать армию для контрудара».
— Не совсем точно, Курт. Я еще высказал сомнение, имеют ли турки ум. — Потом поднес тяжелый кулак к красному носу слуги. — Не умничай, Курт, забудь прежнее, истина сегодня! — крутанув большой головой, крепко сидящей на толстой шее, Бисмарк добавил: — Я не знаю другой такой страны — загадочной и таинственной, как Россия. И не доведи Бог Германии мериться с ней военной силой.
