Гуляка и волшебник. Танские новеллы (VII-IX вв.) - [40]

   На сырой этой грязной земле

Как узнает он место, где яшмовый лик

   Так напрасно похитила смерть?

Друг на друга властитель и свита глядят,

   Их одежда промокла от слез,

И к воротам столицы они на восток

    Едут дальше, доверясь коням.

Воротились в Чанъань. Вид озер и садов

   Все такой же, как в прошлые дни,

И озерный фужун, как всегда, на Тайи,[132]

   Те же ивы в Вэйянском дворце.

Как лицо ее нежное — белый фужун,

   Листья ивы — как брови ее.

Все как было при ней. Так достанет ли сил

   Видеть это и слезы не лить?

Снова веснами персик и слива цветы

    Раскрывали под ветром ночным,

Вновь осенний утун с опадавшей листвой

    Расставался под долгим дождем.

Государевы южный и западный двор

    Зарастали осенней травой.

На ступени опавшие листья легли,

    И багрянца никто не сметал.

У певиц, что прославили Грушевый сад,

    В волосах белый снег седины,

Для прислужниц, заполнивших Перечный дом,[133]

    Юных лет миновала весна.

К ночи в сумрачных залах огни светлячков

   На него навевали печаль,

И уже сиротливый фонарь угасал,

   Сон же все не смежал ему век.

Не спеша, не спеша отбивают часы —

    Начинается длинная ночь.

Еле светится-светится в небе Река,[134]

    Наступает желанный рассвет.

Стынут в холоде звери двойных черепиц,

   Как приникший к ним иней тяжел!

Неуютен расшитый широкий покров.

   Кто с властителем делит его?

Путь далек от усопших до мира живых.

   Сколько лет, как в разлуке они,

И ни разу подруги погибшей душа

    Не вошла в его тягостный сон…

Из Линцюна даос, знаменитый мудрец,

    Пребывавший в столице в тот век,

Чист был сердцем и высшим искусством владел

    Души мертвых в наш мир призывать.

Возбудил сострадание в нем государь

    Неизбывной тоскою по ней,

И, приказ получив, приготовился он

    Волшебством государю помочь.

Как хозяин пустот, пронизав облака,

    Быстрой молнией он улетел.

Был и в высях небес, и в глубинах земли —

    И повсюду усердно искал.

В вышине он в лазурные дали проник,

   Вглубь спустился до Желтых ключей,

Но в просторах, что все распахнулись пред ним,

   Так нигде и не видел ее.

Лишь узнал, что на море, в безбрежной дали,

   Есть гора, где бессмертных приют.

Та гора не стоит, а висит в пустоте,

   Над горою туман голубой.

Красоты небывалой сияют дворцы,

   Облака расцветают вокруг,

А в чертогах прелестные девы живут,

    Молодых небожительниц сонм.

Среди этих бессмертных есть дева одна,

    Та, чье имя земное Тай-чжэнь,

Та, что снега белее и краше цветка,

    Та, которую ищет даос.

Видя западный вход золотого дворца,

    Он тихонько по яшме стучит.

Он, как в старой легенде, «велит Сяо-юй

    Доложить о себе Шуан-чэн».[135]

Услыхавши о том, что из ханьской земли

    Сыном неба к ней прислан гонец,

Скрыта пологом ярким, тотчас ото сна

    Пробудилась в тревоге душа.

Отодвинув подушку и платье схватив,

   Чуть помедлила… бросилась вдруг,

И завесы из жемчуга и серебра

   Раскрывались послушно пред ней.

Уложить не успела волос облака

   В краткий миг, что восстала от сна.

Сбился наспех надетый роскошный убор.

   В зал сошла, где даос ее ждет.

Ветер дует в бессмертных одежд рукава;

    Всю ее овевает легко,

Словно в танце «Из радуги яркий наряд,

    Из сверкающих перьев убор».

Одиноко-печален нефритовый лик, —

   Плачет горько потоками слез

Груши свежая ветка в весеннем цвету,

   Что стряхнула накопленный дождь.

Скрыв волненье, велит государю сказать,

    Как она благодарна ему:

«Ведь за время разлуки ни голос, ни взгляд

    Не пронзали туманную даль.

В Осиянном чертоге, где жил государь,

   Прервалась так внезапно любовь.

На священном Пэнлае в волшебном дворце

   Долго тянутся длинные дни.

А когда я смотрю на покинутый мной

   Там, внизу, человеческий мир,

Я не вижу столицы, Чанъани моей,

   Только вижу я пыль и туман.

Пусть же вещи, служившие мне на земле,

   Скажут сами о силе любви.

Драгоценную шпильку и ларчик резной

   Государю на память дарю.

Но от шпильки кусочек себе отломлю

   И от ларчика крышку возьму».

И от шпильки кусочек взяла золотой,

   В платье спрятала крышку она:

«Крепче золота, тверже камней дорогих

   Пусть останутся наши сердца,

И тогда мы на небе иль в мире людском,

   Будет день, повстречаемся вновь».

И, прощаясь, просила еще передать

   Государю такие слова

(Содержалась в них клятва былая одна,

   Два лишь сердца и знало о ней);

«В день седьмой это было, в седьмую луну,

   Мы в чертог Долголетья пришли.

Мы в глубокую полночь стояли вдвоем,

   И никто не слыхал наших слов:

Так быть вместе навеки, чтоб нам в небесах

   Птиц четой неразлучной летать.

Так быть вместе навеки, чтоб нам на земле

   Раздвоенною веткой расти!»

Много лет небесам, долговечна земля,

   Но настанет последний их час.

Только эта печаль — бесконечная нить,

   Никогда не прервется в веках.

Юань Чжэнь

Повесть о прекрасной Ин-ин

[136]

Жил в годы «Чжэньюань» один студент по фамилии Чжан. Красивый, с мягким характером и утонченной душой, он был человеком высоких принципов и чуждался всего недостойного.

Иногда он принимал участие в загородных прогулках и пирушках друзей, но в разгаре самого буйного кутежа Чжан лишь для вида делил общее веселье, но не позволял себе ничего лишнего. Так достиг он двадцати трех лет, не зная женщин. Друзья удивлялись этому, и Чжан в свое оправдание говорил: